Я передал конверт ответственной за трудовые отношения, велев не вскрывать его, пока не пройдет восемь недель и все сотрудники не соберутся на обсуждение нововведений. Для этого мы сняли местное кафе. Я поприветствовал всех собравшихся и передал слово: один сотрудник озвучил цифры, касающиеся оборота и доходов, второй – статистику по больничным, третий – результаты простого исследования, касающегося уровня удовлетворенности клиентов, плюс неформального прощупывания настроения среди коллег. Я просто слушал, пока сотрудники после долгих споров не отвергли восемьдесят процентов ими же предложенных нововведений. Затем слово взял я и подвел итоги: какие изменения, по всеобщему мнению, дали результат и останутся, ну а теперь – ужин и открытие бара.
Один вечно недовольный старик поднял руку и спросил: а что, мол, начальство только за бар отвечает?
– Нет, – сказал я. – Я отвечаю за то, чтобы у вас появилась возможность стать себе хозяевами на восемь недель. Лотте, откроете конверт? Я вам его отдал до того, как мы внедрили нововведения.
Она вскрыла и зачитала список предложений: какие, по-моему, сработают, а какие нет. Собравшиеся зашумели – они сообразили, что мои предсказания совпали с тем, что они сами только что решили во время голосования.
– Смысл не в том, чтобы корчить из себя мистера всезнайку, – сказал я. – Как видите, промахнулся я лишь с двумя нововведениями: я думал, сработает карточка на кофе, а еще не поверил в продажу пяти вчерашних булочек по цене одной. Но раз я угадал про оставшиеся двенадцать, из которых не сработали восемь – такие как двойная смена, – наверное, кое-что в вопросах управления заправками я все-таки смыслю. Согласитесь!
Передо мной закивали несколько голов. На юге кивают по-другому. На самом деле еще медленнее. По мере распространения кивков разговоры становились все громче. Наконец закивал даже тот недовольный старик.
– В рейтинге заправок региона мы занимаем одно из последних мест, – сказал я. – Я побеседовал с главным офисом, и мы заключили сделку. Если в следующий раз при подведении итогов мы окажемся в первой десятке, всем сотрудникам оплатят круиз на пароме в Данию. Если мы войдем в первую пятерку – поездку в Лондон. А если окажемся лучшими, нам выделят деньги и право самим выбрать приз.
Сначала они тупо на меня уставились. А потом раздались радостные вопли.
– Сегодня вечером, – выкрикнул я, и шум сразу стих, – сегодня вечером мы худшие в регионе, а потому бар открыт всего на час. Потом идите домой и копите силы к завтрашнему дню, потому что карабкаться на верхние строчки рейтинга мы начнем именно завтра – не послезавтра.
Я жил в Сёме, спокойном спальном районе в восточной части, перед ведущим в центральную часть города мостом. Снимал просторную трехкомнатную квартиру. Мебели мне хватило только на две комнаты.
По моим расчетам, слухи о том, что папа насиловал Карла, разнеслись по Усу, как эпидемия. Не в курсе остался только Карл. И я. Когда Грета решилась поделиться признаниями Карла с народом, начала она с меня, а сейчас, наверное, веселится в парикмахерской день за днем. Пронюхает Карл – что ж, он это переживет. А если ничего не узнает – тоже хорошо. Все равно ответственность и стыд лежат на мне. Я этого не вынесу. Я слабый. Но это была не главная причина переезда из Уса. Все дело в ней.
Ночью Шеннон мне снилась.
Днем я ее себе представлял.
Представлял, когда ел, мотался между работой и квартирой, обслуживал клиентов, занимался спортом, стирал вещи, сидел в туалете, мастурбировал, слушал аудиокниги или смотрел телевизор.
Сонный, нежный глаз. Глаз, выражавший больше эмоций, жарких и прохладных, чем у иных людей два. Или голос – почти такой же низкий, как у Риты, и в то же время совсем другой, настолько мягкий, что в него хотелось улечься, как в теплую постель. Поцеловать ее, оттрахать, искупать, крепко держать, освободить. Блестевшие на солнце рыжие волосы, напоминающая натянутый лук спина, аппетитная тяжелая грудь, аккуратные руки, самоуверенно расчерчивавшие воздух, смех, в котором таился почти незаметный звериный оскал и, опять же, обещание.
Я пытался объяснить самому себе, что вновь повторяется та самая история, – я влюбился в девушку брата, как тогда с Мари. Да это как будто какая-то болезнь, ну связи у меня в мозге нарушены. Жаждать того, чего ты иметь не можешь или не должен, – это безумие. И если произойдет чудо и Шеннон я тоже окажусь нужен, получится как с Мари. Ты видишь над горами радугу – она исчезнет, как только ты возле нее окажешься; точно так же испаряется и любовь. Не потому, что любовь воображаемая: чтобы увидеть радугу, нужен определенный угол зрения (смотреть со стороны) и расстояние (не подходить слишком близко). И даже если радуга все-таки не исчезнет с вершины горы, когда ты туда заберешься, окажется, что опирается она не на сундук с сокровищами, а на трагедии и загубленные жизни.
Все это я себе объяснял – толку никакого. Как при тяжелой форме малярии. Я подумал, что, кажется, верно люди говорят: подхватишь тропическую лихорадку второй раз – она тебя сломает. Я попытался выгнать болезнь с потом – она упорствовала. Избавиться от нее с помощью работы – болезнь возвращалась. Я пытался уснуть и забыться, но меня будили вопли из зоопарка, что невозможно – до него была почти миля.
Я делал попытки выбираться в город, мне посоветовали бар в Кристиансанде, но у стойки я сидел один. Понятия не имел, как искать подход к людям, да мне и не хотелось – скорее, считал, мне бы это не помешало. Мне ведь не было одиноко. Ну или было, но я, по крайней мере, не мучился – тут даже говорить не о чем. Я думал, помогут женщины – а вдруг они сработают как лекарство от лихорадки. Но никто не смотрел на меня дольше секунды. В «Свободном падении» хоть кто-нибудь после пары бокалов пива спросит, кто ты такой. Но тут люди за секунду понимали, что я – заехавший в город деревенщина, а потому, как говорится, никакого интереса не представляю. Может, обращали внимание на то, что я, беря бокал, выставлял средний палец. Поэтому я по-быстрому заливал в себя пиво – светлый лагер «Миллер», американское пойло, и ехал на автобусе домой. Лежал в постели и слушал вопли обезьян и жирафов.
Когда позвонила Юлия – задавала технические вопросы, связанные с переучетом, – я понял, что по поводу отцовых выходок Грета держит язык за зубами. Объяснив Юлии технические тонкости, я попросил ее поделиться последними деревенскими сплетнями. Что она, слегка удивившись, и сделала: я ведь к подобным вещам раньше интереса не проявлял. Ничего примечательного я не услышал и прямо спросил, ходят ли по деревне слухи о моей семье – про Карла и отца.
– Нет, о чем ты? – спросила Юлия, и по голосу я понял, что она и правда понятия ни о чем не имеет.
– Звони, если будут вопросы про переучет, – сказал я.
Мы положили трубки.
Я почесал затылок.
Наверное, не так уж странно, что Грета не стала разбалтывать по деревне то, что знала про Карла и моего отца. Все эти годы она держала язык за зубами. Точно так же, как и я сам, безумна она была прежде всего от любви. Она не хотела пакостить Карлу, а поэтому и дальше будет молчать. Но зачем Грета призналась мне, что все знает?
