– Ты ела? – спросил я.
Она помотала головой.
– Они откроются не раньше чем через час, – заметил я. – Прогуляться не хочешь?
Она посмотрела на свои туфли на высоком каблуке.
– Здесь тоже хорошо, – сказал я.
– Знаешь, кого я здесь видела? – спросила она.
– Меня, – ответил я.
– Денниса Куорри. Кинозвезду. Помнишь, он еще был на заправке, хотел место для съемок поискать? Думаю, он здесь живет. Я читала, они сейчас тот самый фильм снимают.
– Я люблю тебя, – прошептал я, но она захлопнула крышку ноутбука с таким грохотом – абсолютно ненужным, – что вполне имела право притвориться, что не расслышала.
– Расскажи, что поделывал последнее время, – попросила она.
– О тебе думал.
– Хотелось бы мне, чтобы это было не так.
– И мне тоже.
Тишина.
Она тяжело вздохнула.
– Наверное, это была ошибка, – сказала она.
Была. Прошедшее время. Скажи она просто это ошибка, значит колеса пока крутятся, но была – что ж, она определилась.
– Вероятно, – сказал я и замахал руками, предотвращая появление знакомого официанта: готов поспорить, он предложит принести что-нибудь с кухни, хоть она и закрыта.
– Ну это уже за гранью, – прошипела Шеннон, хлопая себя ладонью по лбу. – Рой?
– Да?
Она наклонилась вперед над столом. Накрыла своей крохотной рукой мою и посмотрела мне в глаза:
– Давай договоримся: ничего не было.
– Разумеется.
– Прощай. – Слегка улыбнувшись, будто у нее что-то болело, она схватила ноутбук, встала и ушла.
Я закрыл глаза. Стук каблуков по паркету за моей спиной напомнил мне, как в тот вечер в Кристиансанде за мной шла Вигдис, только ее шаги ко мне приближались. Я снова открыл глаза. Не шевелил все еще лежавшей на столе рукой. Не отпускало ощущение единственного с момента моего прихода прикосновения, кожу покалывало, как после горячего душа.
Я пошел к стойке администратора – там мне улыбнулся худой, высокий мужчина в красном пиджаке:
– Добрый день, господин Опгард, рады снова вас видеть.
– Здравствуй, Ральф, – сказал я, оказавшись перед стойкой.
– Господин Опгард, я видел, как вы пришли, и взял на себя смелость забронировать для вас последний свободный номер. – Он кивнул в сторону стоявшего перед ним монитора. – Жаль, если его уведут из-под носа в последний момент, правда же?
– Спасибо, Ральф, я только хотел спросить, какой номер сняла Шеннон Опгард? Или Шеннон Аллейн.
– Триста тридцать третий, – сказал худой мужчина, и я отметил про себя, что он даже на экран не посмотрел.
– Спасибо.
Когда я толкнул дверь номера 333, Шеннон уже собрала лежавший на кровати чемодан и сражалась с молнией. Она прошипела пару слов – полагаю, на баджане, – сдавила чемодан, сделала еще одну попытку. Оставив дверь приоткрытой, я вошел и встал у нее за спиной. Она сдалась и закрыла руками лицо, затряслись плечи. Я обвил руками тело Шеннон, чувствуя, как ее беззвучные рыдания перекинулись и на меня.
Так мы и стояли.
Затем я аккуратно ее развернул, вытер двумя пальцами слезы и поцеловал.
А она, все еще плача, целовала меня и, всхлипывая, укусила за нижнюю губу – я почувствовал, как сладкий, металлический привкус моей собственной крови смешивается с яркой пряностью ее слюны и языка. Я сдерживался, готовясь отступить, как только она выкажет нежелание. Но она не выказала, и я медленно накрыл крышкой все, что меня сдерживало: разум, мысль о том, что случится или не случится потом. Как я лежу на нижней кровати и обнимаю Карла – у него есть только я, и только я его еще не предал. Но картина исчезла, ускользнула прочь, и остались только руки, рвущие края моей рубашки, ногти, прижимающие мое тело к ее телу, язык, словно анаконда обвившийся вокруг моего, ее слезы, текущие по моим щекам. Даже в туфлях на каблуке, она оказалась совсем невысокой – мне пришлось согнуть колени, чтобы задрать ей облегающую юбку.
– Нет! – простонала она и вывернулась, а моей первой реакцией было облегчение. Потому что она нас спасла.
Пошатываясь и все еще слегка дрожа, я сделал шаг назад, заправляя края рубашки под ремень.
Дышали мы прерывисто, а из коридора доносились шаги и голос – кто-то говорил по телефону. И пока шаги и голос отдалялись, мы стояли, настороженно друг друга рассматривая. Не как мужчина и женщина, а как боксеры, два изготовившихся к схватке бешеных козла. Разумеется, схватка еще не окончена, она только началась.
– Да закрой же эту чертову дверь! – прошипела Шеннон.
45
– Я людей поколачиваю, – сказал я, передавая пакетик снюса Шеннон, и сунул другой пакетик себе под нижнюю губу.
– Вот как? – переспросила она, приподнимая голову, чтобы я положил руку обратно на подушку.
– Ага, не постоянно, но дрался я немало.
– Как думаешь, это в генах заложено?
Я изучал потолок номера 333. Мы с Унни обычно проводили время в другом, однако этот был точно таким же, да и запах тот же – наверное, моющее средство со слабой отдушкой.
– Мой отец по большей части лупил мешок с песком, – сказал я. – Да, драться – это во мне от него.
– Мы повторяем ошибки предков, – сказала она.
– И свои собственные, – добавил я.
Сморщившись, она вытащила изо рта пакетик снюса и положила на прикроватный столик.
– Дело привычки, – сказал я, имея в виду снюс.
Шеннон придвинулась поближе ко мне. Ее маленькое тело на ощупь оказалось еще мягче, чем я себе представлял, а кожа – еще нежнее. Грудь – два аккуратных возвышения посреди заснеженной равнины кожи, а торчащие соски напоминают пылающие пирамиды из камней. От нее пахло какой-то сладкой, яркой пряностью, а кожа играла разными оттенками, темнея под мышками и у половых органов. А еще от нее несло жаром, как от печи.
– У тебя никогда не возникает ощущения, что ты ходишь кругами? – спросила Шеннон.
Я кивнул.
– А если идешь по собственным следам, – продолжила она, – разве это не признак того, что ты заблудился?
– Наверное.
Но я подумал, что именно сейчас такого ощущения нет. Секс скорее напоминал случку, а не занятие любовью, борьбу, а не нежность, гнев и страх, а не радость и удовольствие. В какой-то момент она вырвалась, ударила меня ладонью по лицу и приказала остановиться. И я остановился. А потом она ударила меня еще раз и спросила, какого черта я остановился. Тут я рассмеялся, и она бросилась лицом в подушку и заплакала, а я гладил ее по волосам, по спине, вогнутой пояснице, целовал в затылок. Перестав плакать, она тяжело задышала. А я провел рукой между ее ягодицами и укусил ее. Крикнув что-то на баджане, она оттолкнула меня к краю кровати, легла на живот – торчавшие ягодицы напоминали гусеницу. Я так возбудился, что мне стало плевать на то, что эти же самые крики, издаваемые ею в тот момент, когда я ее взял, я слышал из спальни, когда она была с Карлом. Черт знает, может, об этом я и думал, когда кончил: отвлекся, а потому поздновато вышел из нее, но все же вовремя, чтобы остатки спермы оказались у нее на спине, словно перламутровое ожерелье, бело-серое и сияющее в свете горящего на парковке фонаря. Я принес полотенце и вытер их, попытавшись стереть и два темных пятна, а уже потом понял, что эти потемнения не сошли. И подумал еще: как и эти темные пятна, то, что мы сделали, не пройдет.
