– Мать твою, ты стоишь у бензоколонки на заправке, – сказал я, указывая на запрещающий курение знак.
Я не видел, чтобы он двигался, но вдруг он оказался совсем рядом со мной: даже если я ударю, замахнуться как следует у меня не получится.
– Ну и чаво ты делать буишь? – спросил он еще тише.
Не с юга. Датчанин. Его скорость дала мне больше поводов для волнений, чем мышцы. Она, а еще агрессия, желание – нет, у него в глазах светилась жажда причинить боль. Как будто пялишься в глотку безумному питбультерьеру. Так у меня было с кокаином, который я испробовал только раз, а повторить отнюдь не жаждал. Я испугался. Да, испугался. И до меня дошло – вот что, наверное, чувствовали те парни и мужики в Ортуне за секунду до того, как их изувечат. Они это понимали, как сейчас понимал я: стоящий передо мной мужчина сильнее, быстрее и готов перейти границы жестокости, которой во мне и не было. Поняв, что он безумен и ни перед чем не остановится, я отступил.
– Я и не думал что-то делать, – сказал я столь же тихо, как он. – Веселого Рождества в аду.
Он усмехнулся и тоже отступил. Не отводя взгляда. Он ведь разглядел во мне то же, что и я в нем, и выказал мне уважение, не повернувшись спиной, пока не заполз в низкую белую спортивную машину, похожую на торпеду. «Ягуар», модель конца 1970-х. Датские номера. Широкая летняя резина.
– Рой! – за моей спиной раздался чей-то голос. – Рой!
Я обернулся. Стэнли. Он выходил на улицу, нагруженный пакетами, из которых, как я заметил, торчит подарочная упаковка. Покачиваясь, он шел ко мне.
– Рад снова тебя видеть! – Он потянулся ко мне щекой – руки-то у него были заняты, – и я торопливо его обнял.
– Мужчина покупает подарки в канун Рождества на заправке.
– Классический случай, правда? – засмеялся Стэнли. – Я сюда пошел, потому что во всех остальных магазинах очереди. Дан Кране пишет, что сегодня Ус поставил рекорд по обороту: еще никогда столько народа не тратило на новогодние подарки столько денег. – Он наморщил лоб. – Ты какой-то бледный, надеюсь, ничего не случилось?
– Да нет, – сказал я, услышав, как «ягуар», тихо порычав, а затем взревев, покатился к шоссе. – Ты эту машину раньше видел?
– Да, когда я сегодня днем приходил в контору Дана, она куда-то ехала. Крутая тачка. Кстати, в последнее время крутые тачки много у кого завелись. Но не у тебя. И не у Дана. Он сегодня, кстати, тоже бледный ходил. Надеюсь, это не грипп начинается, я-то думал на Рождество спокойно отдохнуть, слышишь?
Белая кошка исчезла в декабрьской тьме. Укатила на юг. Домой, на Амазонку.
– Как там твой палец?
Я поднял правую руку с одеревеневшим средним пальцем:
– Со своей задачей справляется.
Стэнли благосклонно посмеялся над вымученной шуткой:
– Славно. Как у Карла дела?
– Думаю, все в порядке. Я только сегодня домой приехал.
Казалось, Стэнли еще что-то собирался сказать, но передумал.
– Еще поболтаем, Рой. Кстати, на второй день Рождества я устраиваю ежегодный завтрак. Придешь?
– Спасибо, но на второй день Рождества я утром уеду, мне на работу надо.
– А в канун Нового года? Я гостей собираю. В основном знакомые тебе одинокие люди.
Я улыбнулся:
– Lonely hearts club?
[24]
– Типа того, – улыбнулся он в ответ. – Увидимся?
Я помотал головой:
– Я отдыхаю в канун Рождества, а взамен работаю в канун Нового года. Но спасибо.
Мы пожелали друг другу веселого Рождества, и я перешел площадь и отпер дверь мастерской. Когда я ее открыл, на меня хлынули старые знакомые запахи. Моторное масло, средство для мытья автомобилей, обожженный металл и старая ветошь. Так приятно, как этот коктейль, не пахнут даже бараньи ребрышки, дровяная печь и ель. Я включил свет. В таком виде я все и оставлял.
Я прошел в нишу, где оборудовал спальню, и достал из шкафа рубашку. Потом в контору – самая мелкая комната, и нагреется она быстрее, – включил обогреватель на полную. Посмотрел на часы. Она может в любую минуту приехать. Теперь мое сердце молотило, как поршень, не из-за старого прыщавого мужика с заправки. Бух, бух. Посмотревшись в зеркало, я пригладил волосы. Во рту пересохло. Как будто опять практический экзамен сдаю. Я поправил номерной знак Басутоленда: когда во время холодов стены проседали, его частенько перекашивало, впрочем и летом тоже, только в другую сторону.
Я потянулся, так что стул заскрипел, когда в стекло вдруг постучали.
Я уставился во тьму. Сначала увидел собственное отражение, а потом ее лицо. Оно оказалось внутри моего, как будто мы один человек.
Я встал и пошел к двери.
– Брр! – Она юркнула внутрь. – Холодно! Хорошо хоть моржевание меня постепенно закаливает.
– Моржевание, – неразборчиво повторил я срывающимся голосом, заглатывая воздух. Я выпрямился, руки торчали в неестественном положении, как у пугала.
– Да, представляешь! Моржует Рита Виллумсен, и она уговорила меня и еще нескольких женщин к ней присоединиться, занятия три дня в неделю, но сейчас с ней осталась только я. Она проделывает во льду прорубь – плюх, и мы туда прыгаем. – Она говорила быстро, задыхаясь, а я радовался, что слегка волнуюсь не только я один.
И вот она замолчала и посмотрела на меня. Она сменила простое, элегантное архитекторское пальто на пуховик, тоже черный, как и надвинутая на уши шапка. Но это она. Это и правда Шеннон. Эта женщина была моей конкретно в физическом смысле, однако сегодня она словно вышла из сна. Из сна, который с третьего сентября мне постоянно снился. И вот она: глаза сияют от радости, смеются губы – с того дня я сто десять раз поцеловал их перед сном.
– Я «кадиллак» не услышал, – сказал я. – Да, и я очень рад тебя видеть.
Она запрокинула голову и засмеялась. И от этого смеха во мне что-то отпустило, как здоровенный сугроб, сильно разросшийся, но в первую же оттепель развалившийся.
– Я припарковалась под фонарем перед заправкой, – сказала Шеннон.
– И я тебя по-прежнему люблю, – сказал я.
Она открыла было рот, собираясь что-то сказать, но снова закрыла. Я видел, как она сглотнула, глаза заблестели – я и не сообразил, что это слезы, пока одна слезинка не выползла на щеку и не потекла вниз.
А потом мы бросились друг к другу.
Когда через два часа мы вернулись на ферму, Карл храпел в отцовском кресле.
Я сказал, что пойду спать: поднимаясь по лестнице, я слышал, как Шеннон будит Карла.
Первая больше чем за год ночь, когда Шеннон мне не снилась.
Вместо этого мне снилось, что я падаю.
