– Ну хоть кто-то понимает разницу, – сказал он, подмигнув, и я прошел за ним в гостиную, где уже собрались люди.
Было бы преувеличением сказать, что дом у Стэнли был роскошный, – таких в Усе, наверное, не водилось, если не брать в расчет собственность Виллумсена и Оса. Если у Оса смешались крестьянская практичность и самоуверенная трезвость старых денег, то вилла Стэнли оказалась сбивающей с толку смесью рококо и современного искусства.
В гостиной над круглыми кривоногими стульями и столом висела огромная, грубо намалеванная, напоминающая книжную обложку картина со словами Death, what’s in it for me?
[25]
– Харланд Миллер, – сказал Стэнли, проследив за моим взглядом. – В целое состояние мне обошлась.
– Она тебе так сильно понравилась?
– Думаю, да. Ну ладно, возможно, это отчасти миметическое подражание, Миллера ведь любой захочет.
– Миметическое подражание?
– Извини. Философ Рене Жирар. Так он называл случаи, когда мы автоматически начинаем желать того же, что и люди, которыми мы восхищаемся. Если твой герой влюбится в женщину, ты неосознанно поставишь себе цель ее завоевать.
– Да уж. И в кого же мы тогда влюбляемся на самом деле – в того человека или в женщину?
– Скажи-ка.
Я осмотрелся:
– Здесь Дан Кране. Я думал, его к Виллумсенам пригласили.
– На данный момент тут у него друзей побольше, чем там, – объяснил Стэнли. – Извини, Рой, мне на кухню надо.
Я прошелся. Двенадцать знакомых лиц и имен. Симон Нергард, Курт Ольсен, Грета Смитт. Я остановился в нужном месте, широко расставив ноги, и стал слушать разговоры. Вертел в руке стакан, пытаясь не смотреть на часы. Говорили про Рождество, шоссе, погоду, климатические изменения и обещанную бурю, уже навалившую снаружи сугробы.
– Экстремальные погодные условия, – сказал кто-то.
– Обычная новогодняя буря, – заметил еще кто-то. – Загляните в календарь, она каждые пять лет бывает.
Я подавил зевок.
У окна в одиночестве стоял Дан Кране. Таким этого сдержанного и учтивого газетчика я не видел никогда. Он ни с кем не разговаривал, только смотрел на нас с какой-то странной дикостью во взгляде, наливая себе один стакан желтого пойла за другим.
Я нехотя к нему подошел.
– Как дела? – спросил я.
Он посмотрел на меня, вроде бы удивляясь тому, что я с ним вообще заговорил.
– Добрый вечер, Опгард. Ты про комодских варанов слыхал?
– Таких здоровенных тварей?
– Ага, про них. Они обитают всего на паре крошечных азиатских островов, один из них – Комодо. Размером с Ус, представляешь? И они совсем не здоровые – по крайней мере не такие, как все думают, весом со взрослого человека. Двигаются медленно, мы с тобой от них убежали бы. Поэтому им приходится вот так трусливо сидеть в засаде. Но сразу он тебя ни в коем случае не убьет. Только покусает. Куда угодно – может, в голень, вреда от этого никакого. Ты уберешься от него подальше и решишь, что спасся, да? А на самом-то деле он впрыснул тебе яд. Медленного действия, очень слабый. Я еще вернусь к тому, почему он слабый, а пока отмечу, что на его выработку ядовитые животные тратят много энергии. Чем яд сильнее, тем больше ее тратится. Яд комодских варанов не дает крови сворачиваться. У тебя вдруг как будто начинается гемофилия: рана в голени не заживет и внутреннее кровотечение от укуса тоже не прекратится. Не важно, в какой точке азиатского острова ты окажешься, – длинный язык варана почует кровавый запах и медленно к тебе поползет. С каждым днем ты будешь слабеть, а скоро и бегать станешь не быстрее варана – ему опять удастся тебя укусить. И опять. Повсюду льется кровь, ее не остановить, ты теряешь стакан за стаканом. А выбраться тебе не удастся – на этом острове ты в ловушке, а твой запах повсюду.
– И чем все закончится? – спросил я.
Дан Кране сдержался и с обиженным видом уставился на меня. Услышав вопрос, он решил, что я хотел бы с этой лекцией побыстрее завязать.
– Если ядовитое животное обитает на ограниченной территории и по практическим или иным причинам уйти оттуда не может, вырабатывать затратный быстродействующий яд ему не нужно. Можно просто медленно мучить жертву. Эволюция на практике. А ты что скажешь, Опгард?
Опгарду особо сказать было нечего. Я понял, что под ядовитым животным он подразумевал какого-то человека – это он про головореза? Виллумсена? Или еще кого-то?
– В прогнозах говорят, что к вечеру ветер стихнет, – сказал я.
Кране закатил глаза и, отвернувшись, уставился в окно.
Об отеле разговор зашел, лишь когда мы сели за стол. Из двенадцати собравшихся в проекте участвовали восемь человек.
– Надеюсь, здание хоть хорошо закрепили, – сказал Симон, указывая на поскрипывающее от порывов ветра панорамное окно.
– Так и есть, – уверенно сообщил кто-то. – Скорее мою дачу сдует, чем отель, а дача моя уже пятьдесят лет стоит.
Не выдержав, я посмотрел на часы.
Никаких формальностей вроде речей или обратного отсчета – для людей это лишь предлог собраться, дождаться фейерверка; потом примерно на полчаса воцарится атмосфера карнавального хаоса и общественного беззакония – во время всеобщих объятий появлялась возможность прижаться своим телом и щекой к тому, кто был недоступен все остальные девять тысяч часов, составляющих год. Даже новогодняя вечеринка у Виллумсена завершится, чтобы все приглашенные могли смешаться с простым народом.
Кто-то что-то сказал про то, что у деревни наступает период подъема.
– За это надо благодарить Карла Опгарда, – перебил Дан Кране. Люди привыкли к тому, что говорит он слегка в нос, спокойно, а теперь в его жестком голосе слышалась злость. – Или винить – тут как посмотреть.
– Как посмотреть? – переспросил кто-то.
– Да, в Ортуне он про капитализм целую проповедь прочел – после нее все заплясали вокруг золотого тельца. Кстати, отель так и надо было назвать. «Золотой телец спа». Хотя… – Взгляд Кране заскользил по собравшимся за столом. – «Ус спа», в общем-то, тоже вполне подходит. «Оспа» – так по-польски называют болезнь, которая в двадцатом веке выкашивала целые деревни.
Я услышал смех Греты. К таким речам Кране – резким, остроумным – люди привыкли, но от его холода и агрессии за столом все притихли.
Общее недовольство Стэнли заметил и с улыбкой поднял бокал:
– Смешно, Дан, но ты, кажется, преувеличиваешь.
– Преувеличиваю? – Дан Кране холодно усмехнулся, задерживая взгляд на стене над нашими головами. – Эта система, когда вложиться может каждый, даже не имея на это денег, – точная копия краха октября тысяча девятьсот двадцать девятого года. Разорившиеся инвесторы, прыгавшие из окон небоскребов на Уолл-стрит, – это лишь верхушка айсберга. Настоящей национальной трагедией оказались простые люди: миллионы мелких инвесторов поверили в мутные речи брокеров о вечном росте и, понабрав кучу кредитов, купили акции.
