Я именно что отклонилась, отступила, заплутала и одичала. Я приняла это слово как свою новую фамилию не потому, что оно описывало негативные аспекты моих жизненных обстоятельств. Но потому, что даже в самые темные свои дни – в те самые дни, когда я искала себе фамилию, – я видела силу в этой тьме. Видела, что, в сущности, я действительно заплутала, действительно была беспризорницей. И что из диких мест, куда блуждания завели меня, я познавала те вещи, которых не могла познать прежде.
Шерил Стрэйд – я исписала этим словосочетанием всю страницу своего дневника, как девчонка, которая влюбилась в парня и надеется выйти за него замуж. Вот только никакого парня не существовало. Я была сама себе парень, я пустила корень в самом центре своей оторванности от корней. И все же у меня были сомнения. Выбрать слово из словаря и объявить его своим – это казалось мне неким мошенничеством, отчасти ребячеством или глупостью, не говоря уже о легком привкусе лицемерия. Многие годы я втайне посмеивалась над сверстниками из моего хиппового, богемного, левацкого окружения, которые брали себе самостоятельно изобретенные имена. Дженнифер и Мишель, которые стали Секвойей и Луной, Майк и Джейсон, которые заделались Дубом и Чертополохом. Однако я упорствовала, посвятив нескольких друзей в свое решение, и попросила их начать называть меня новым именем, чтобы помочь проверить его на прочность. Я поехала в долгое автомобильное путешествие и всякий раз, как приходилось вписывать имя в регистрационную книгу, подписывалась как «Шерил Стрэйд». И рука моя чуть подрагивала от смутного чувства вины, будто я подделывала платежный чек.
К тому времени как мы с Полом все же решили подать на развод, я привыкла к новому имени настолько, что могла вписать его в пустую строчку без всякого замешательства. Медлить меня заставляли другие строчки – бесконечные строчки, на которых требовалось поставить подпись, разрушающую наш брак. Эти строчки я заполняла с куда большим трепетом. Я не особенно хотела разводиться. Правда, сказать, что совсем не хотела, тоже нельзя. Я почти в одинаковой степени была убеждена в том, что развод с Полом будет правильным поступком, и в том, что этим я разрушаю лучшее из того, что у меня есть. К тому времени мой брак был тем же, чем стала тропа в тот момент, когда я осознала, что бык может с равным успехом оказаться с любой стороны. Я просто совершила «прыжок веры» – и продолжала идти туда, где прежде никогда не была.
В тот апрельский день, когда мы подписали документы на развод, в Миннеаполисе шел снег, и хлопья сыпались с неба густыми вихрями, зачаровывая город. Мы сидели по другую сторону стола от женщины по имени Вэл, которая была нашей знакомой, а заодно – так уж вышло – имела лицензию нотариуса. Мы смотрели на падающий снег из широкого окна в ее офисе в центре города и пытались шутить, когда получалось. До того дня я виделась с Вэл всего пару раз; обрывочные сведения о ней путались в моей памяти. Она была хорошенькой, резкой в манерах и невероятно миниатюрной, минимум на десять лет старше нас. Волосы ее были подстрижены «ежиком» в пару сантиметров длиной и вытравлены до белизны, если не считать одной длинной пряди, которая была выкрашена в розовый цвет и свисала птичьим крылышком ей на глаза. В ушах у нее звенели целые гроздья серебряных сережек, а руки были сплошь покрыты многоцветными татуировками, похожими на рукава.
Вот так вот. И несмотря на это, у нее была настоящая работа в деловом районе, в настоящем офисе с большим широким окном. А еще – настоящая лицензия нотариуса. Мы выбрали ее для ведения наших дел по разводу, так как хотели, чтобы это было просто. Мы хотели, чтобы это было круто. Мы хотели верить, что по-прежнему останемся в этом мире благородными, хорошими людьми. Что все, что мы сказали друг другу шесть лет назад, было правдой. А что мы там такое говорили? – спрашивали мы друг друга за несколько недель до этого дня, полупьяные, сидя в моей квартире, когда решили раз и навсегда, что должны пройти через это.
– Вот оно! – воскликнула я, как следует порывшись в бумагах и отыскав свадебные обеты, которые мы сочинили сами, – три полинялые странички, скрепленные степлером. Мы даже придумали для этого опуса название: «День, когда расцвели маргаритки». – День, когда расцвели маргаритки! – завопила я, и мы до слез смеялись сами над собой, над теми людьми, которыми мы были. А потом я положила наши обеты обратно в стопку, в которой их нашла, не в силах читать дальше.
Мы поженились очень молодыми. И это было так необычно, что даже наши родители спрашивали, почему мы не можем просто пожить вместе. Мы не могли просто жить вместе, пусть даже мне было всего лишь девятнадцать, а ему – двадцать один. Мы были безумно влюблены и верили, что должны совершить нечто безумное, чтобы продемонстрировать это. Вот и совершили самый безумный поступок, который сумели придумать, – поженились. Но, даже поженившись, мы не думали о себе как о супружеской паре. Мы были моногамны, но у нас не было никакого намерения «осесть».
Мы уложили свои велосипеды в ящики и полетели вместе с ними в Ирландию, где месяцем позже мне исполнилось двадцать лет. Мы сняли было квартиру в Голуэе, а потом передумали и поехали в Дублин. И нашли себе там работу: он – в пиццерии, я – в вегетарианском кафе. Спустя четыре месяца перебрались в Лондон и бродили по его улицам, настолько обнищав, что подбирали монетки на тротуарах. Под конец мы вернулись домой, а вскоре после этого моя мать умерла – и мы проделали все то, что привело нас сюда, в офис Вэл.
Мы с Полом крепко держали друг друга за руки под столом, наблюдая, как Вэл методично изучает наши самодельные разводные документы. Она просматривала одну страницу, потом бралась за следующую, и так далее, и так далее. А страниц было то ли пятьдесят, то ли шестьдесят – выясняя, все ли мы сделали правильно. Пока она этим занималась, я чувствовала, как во мне нарастает чувство некой солидарности с Полом против всего, что она могла нам возразить или посчитать ошибкой, – как будто мы подавали заявление, чтобы быть вместе до конца наших дней, а вовсе не наоборот.
– Что ж, все это выглядит хорошо, – произнесла она наконец, скупо улыбнувшись нам. А потом заново перелистала все страницы, теперь уже намного быстрее, прижимая к некоторым из них свою гигантскую нотариальную печать, а десятки других передавая нам через стол, чтобы мы их подписали.
– Я люблю его! – выпалила я, когда мы почти закончили, и глаза мои налились слезами. Я подумывала о том, чтобы закатать рукав и показать Вэл квадратную кровяную корку, которая покрывала мою новенькую татуированную лошадку в качестве доказательства, но вместо этого, запинаясь, продолжала: – Я имею в виду, мы это делаем не из-за отсутствия любви, просто чтобы вы понимали. Я люблю его, и он любит меня… – Я взглянула на Пола, ожидая, что он перебьет меня, соглашаясь, и тоже заявит о своей любви, но он хранил молчание. – Просто чтобы вы понимали, – повторила я. – Чтобы у вас не сложилось неправильное представление.
– Я знаю, – произнесла Вэл и откинула со лба розовую прядь волос. Я увидела, как ее глаза нервно перебегают с документов на меня, а потом снова возвращаются к документам.
– И все это моя вина, – проговорила я надтреснутым и дрожащим голосом. – Он ничего не делал. Это я виновата. Я сама разбила собственное сердце.
