Но его вкус показался мне приятным, таким, каким он, наверное, кажется людям, которые его любят: холодным, острым, резким и «правильным».
Попивая пиво, я исследовала содержимое пластикового пакета, который подарил мне Джимми. Я вытряхнула из него все, что в нем было, и разложила перед собой на земле: упаковку мятной жвачки; три влажные салфетки в индивидуальных упаковках; бумажный пакетик, в котором лежали две таблетки аспирина; шесть ирисок в прозрачной золотистой обертке; книжечку спичек; тонкую сырокопченую колбаску, запечатанную в своем собственном пластиковом вакуумном мире; одну-единственную сигарету в прозрачном цилиндрике «под стекло»; одноразовую бритву и широкую, почти плоскую банку запеченной фасоли.
Я начала с колбаски, запивая ее остатками пива. Потом настала очередь ирисок, всех шести, я съела их одну за другой. А потом – все еще голодная, всегда голодная – я обратила свое внимание на банку с запеченной фасолью. Вскрыла ее с помощью крошечного приспособления, входившего в комплект моего швейцарского армейского ножа, и, будучи слишком разморенной, чтобы рыться в рюкзаке в поисках ложки, стала вылавливать фасолинки ножом и поедать – как хобо – прямо с ножа.
Я вернулась на дорогу в легком тумане пивного опьянения, жуя сразу две пластинки жвачки, чтобы протрезветь, и принялась с энтузиазмом размахивать большим пальцем перед каждой машиной, проезжавшей мимо. Через несколько минут рядом со мной притормозил старый белый «маверик». На водительском сиденье сидела женщина, рядом с ней – мужчина, еще один мужчина и собака – на заднем сиденье.
– Куда направляешься? – спросила женщина.
– На Олд-Стейшен, – ответила я. – Или, по крайней мере, на перекресток тридцать шестого и сорок четвертого шоссе.
– Нам это по дороге, – сказала она, выбралась из машины, обошла ее сзади и открыла для меня багажник. Она выглядела лет на сорок. Волосы у нее были спутанные, вытравленные до белизны, лицо – припухлое, испещренное шрамиками от старого зажившего акне. На ней были обрезанные джинсы, в ушах – золотые сережки в форме бабочек, а верхнюю часть тела украшал сероватый топ, на первый взгляд сшитый из остатков швабры. – Ни хрена себе ты упаковалась, детка! – воскликнула она и рассмеялась грубым нарочитым смехом.
– Спасибо, спасибо, – приговаривала я, стирая с лица пот, пока мы вместе старались втиснуть Монстра в багажник. В конце концов у нас это получилось, и я забралась на заднее сиденье, к собаке и мужчине. Пес оказался породы хаски; голубоглазый и роскошный, он сидел на крохотном участке пола перед сиденьем. Мужчина был худ, примерно того же возраста, что и женщина, его темные волосы были заплетены в тонкую косицу. На нем была черная кожаная куртка на голое тело, а голову украшала повязанная по-байкерски красная бандана.
– Привет, – пробормотала я ему, напрасно нашаривая ремень безопасности, который оказался безвозвратно утонувшим в складке сиденья. Мои глаза пробежали по его татуировкам. Шипастый металлический шар-моргенштерн
[32] на конце цепи – на одной руке. На другой – торс женщины с голой грудью, с головой, запрокинутой назад то ли от боли, то ли от экстаза, то ли от того и другого разом. Поперек его загорелой груди было выведено латинское слово, значения которого я не знала. Когда я перестала ерзать в поисках ремня безопасности, хаски наклонил ко мне голову и нежно облизал мое колено мягким и странно прохладным языком.
– У этого пса чертовски хороший вкус на женщин, – прокомментировал мужчина. – Его зовут Стиви Рэй, – добавил он. Пес тут же перестал вылизывать колено, плотно захлопнул пасть и посмотрел на меня своими льдистыми, обведенными черным глазами, словно понимал, что его уже представили, и хотел проявить галантность. – А я – Спайдер. Луизу ты уже знаешь – мы кличем ее Лу.
– Это я! – проговорила Лу, на мгновение встретившись со мной глазами в зеркальце заднего вида.
– А это – мой брат Дейв, – продолжал мужчина, указывая на другого мужчину, сидевшего на пассажирском сиденье.
– Привет, – сказала я.
– Ну а ты? У тебя вообще имя-то есть? – Дейв обернулся ко мне с вопросом.
– Ах да, извините. Я – Шерил, – улыбнулась я, хотя меня охватила смутная неуверенность в том, что я правильно поступила, сев в эту машину. Но теперь с этим уже ничего невозможно было поделать. Мы ехали вперед, и горячий ветер из окна обдувал мои волосы. Я принялась гладить Стиви Рэя, одновременно искоса наблюдая за Спайдером. – Спасибо, что подобрали меня, – проговорила я, стараясь скрыть свою неуверенность.
– Эй, да нет проблем, сестренка, – отмахнулся Спайдер. На среднем пальце у него красовалось квадратное кольцо с бирюзой. – Нам всем пришлось в этой жизни постранствовать по большой дороге. Все мы знаем, каково это. Я вот на прошлой неделе ехал автостопом, и черт меня побери, если я мог поймать машину, даже ради спасения собственной жизни. Так что, когда я увидел тебя, попросил Лу остановиться. Все это долбаная карма, понимаешь?
– Ага, – отозвалась я и попыталась заправить волосы за уши. На ощупь они были грубыми и сухими, как солома.
– Кстати, а что ты делаешь на большой дороге? – спросила меня Лу с переднего сиденья.
Я пустилась в рассказ об МТХ, начав с самого начала, с идеи пройти его в одиночку, объясняя тонкости, связанные с маршрутом, с рекордными снегопадами этого года и сложными маневрами, которые мне пришлось предпринимать, чтобы добраться до Олд-Стейшен. Они слушали меня с уважительным отстраненным любопытством, и все трое дымили сигаретами, пока я рассказывала.
После того как я выговорилась, Спайдер промолвил:
– У меня есть одна история для тебя, Шерил. Думаю, она перекликается с тем, о чем ты тут толкуешь. Я недавно читал о животных, и там был этот долбаный ученый из Франции, который в тридцатых или сороковых годах, или когда это там было, ставил опыты на животных. Он пытался заставить мартышек рисовать картинки – настоящие художественные картинки, вроде тех, что нарисованы этими долбаными художниками и висят в музеях и во всяком таком дерьме. В общем, эти ученые постоянно показывали мартышкам разные картинки и раздавали им угольные карандаши для рисования. И в один прекрасный день одна из мартышек что-то нарисовала, но нарисовала она вовсе не художественную картинку. Она нарисовала прутья своей собственной долбаной клетки. Своей собственной долбаной клетки! Господи, и в этом-то вся правда, верно?! Эта история задевает меня за живое, и я спорить готов, что и тебя тоже, сестренка.
– Да, и меня тоже, – честно сказала я.
– Нас всех это задевает за живое, приятель, – проговорил Дейв и повернулся на своем сиденье, чтобы обменяться со Спайдером серией характерных жестов, принятых в байкерском братстве.
– Хочешь, расскажу тебе кое-что про этого пса? – спросил Спайдер. – Я взял его в тот день, когда умер Стиви Рэй Воэн
[33]. Вот так он и получил свое долбаное имечко.
