– У меня есть только один ответ, Фокс. Добыча у него. Остается закрыть сейф, спереди и сзади, и запереть замок. Вор собирается снять сокровища с подставки, и в этот момент возникает помеха. Он слышит… голос, свист, движение, словом, что-то слышит. Поворачивается – и на него глядит юный Тревор Вер. Джоббинс внизу, у телефона. Вор выскакивает с балкона в фойе, намереваясь спрятаться в туалете, прежде чем поднимется Джоббинс. Джоббинс придет на балкон, найдет юного Тревора и решит, что именно мальчик – источник безобразий. Но уже поздно. Джоббинс увидел открытый сейф снизу и с ревом бежит наверх.
Он бросается на вора, тот со всей силы толкает его на пьедестал, и дельфин совершает невольное убийство. Тревор выходит в фойе и застает жуткую сцену. Наш парень кидается за мальчиком. Тот бежит обратно в дверь, по центральному проходу, преследователь – по пятам. У подножия лестницы настигает. Начинается борьба, мальчик цепляется за бархатную подставку. Полиэтилен слетает, сокровище падает за бортик. Мальчик получает удар в лицо. Свешивается через балюстраду, лицом вниз, цепляется руками. Его подтягивают за штаны, тащат в сторону и толкают вниз; он скребет ногтями по бархату. В этот момент Хокинс идет по переулку к служебному входу.
– Ну, вы и здоровы сочинять, – уважительно протянул мистер Фокс. – И сколько же времени на это потребовалось?
– От момента, как он набрал комбинацию – не больше пяти минут. А то и меньше.
– Значит, время, скажем… пять минут первого.
– Между 00:00 и 00:10.
– А в пять или десять минут первого в служебную дверь входит Хокинс, идет в партер и перебрасывается парой слов с покойным, который смотрит с балкона, – с ехидной улыбкой сказал мистер Фокс.
– Веселитесь, как я погляжу, – заметил Аллейн. – Хокинс, мистер умник, перебросился парой слов с кем-то, одетым в новое пальто Джоббинса, которое только и мог рассмотреть Хокинс на полутемном балконе. И этот кто-то необязательно был Джоббинс. Так что, как видите, в заявлении Гарри Гроува о пальто есть смысл.
– Возможно, возможно.
– Полагаете, слишком смело?
– Да и вы сами так полагаете, мистер Аллейн.
– Разумеется. Все это чистая фантазия. Можете придумать лучше – давайте.
– Если бы только, – буркнул Фокс, – мальчик пришел в себя, мы все узнали бы.
– Наверное.
– По поводу истории с пальто. Ваша версия примерно такова: убийца теряет добычу, сбрасывает ребенка с балкона и слышит Хокинса у служебного входа. Порядок! Он бросается в верхнее фойе. Почему бы ему не улизнуть через боковую дверь главного входа?
– Нет времени. Он знает, что через несколько секунд Хокинс пройдет по залу в переднее фойе. Думает о двери. Врезной замок, ключ от которого висит на крючке за кассой. Две здоровенные грязные задвижки и железный засов. Нет времени.
– И вы делаете вывод, что он стаскивает пальто с трупа, надевает его – испачканное кровью и бог знает чем…
– Только снаружи. И еще, полагаю, он достал из кармана пальто шарф и прикрыл им собственную одежду.
– Ага. Значит, говорите, он наряжается, снова идет на балкон и просит Хокинса приготовить чай?
– Надо полагать, хриплым бронхиальным голосом.
– А дальше? Продолжайте, мистер Аллейн.
– Хокинс отправляется в реквизиторскую и готовит чай. На это уходит по крайней мере пять минут. Наш гость возвращается к трупу, снова надевает на него пальто и повязывает на шею шарф. Вспомните состояние пальто: скомканное под поясницей. Так не было бы, если бы он просто упал.
– Черт, я не сообразил!..
– Затем он спускается по лестнице, берет ключ, отпирает боковую дверь главного входа, открывает задвижки, поднимает засов, выходит и захлопывает дверь. Скорее всего, Хокинс, занятый чайником по ту сторону занавеса, не услышит, а если и услышит – не придаст значения. Наш гость очень хладнокровен, но появление Тревора, а потом Хокинса, и главное – осознание содеянного, ведь убивать он не собирался, потрясло его. Кое-чего он не смог сделать.
– Забрать добычу?
– Именно. Она упала с Тревором.
– Какая неприятность, – чопорно сказал мистер Фокс. Несколько секунд он разглядывал Аллейна. – Послушайте, вот что я скажу. Если там был Джоббинс, а не убийца, переодетый в Джоббинса, то преступление, выходит, произошло между моментом, когда Джоббинс говорил с Хокинсом, и моментом, когда Хокинс вернулся с чаем и нашел тело.
– А убийца все время был рядом во время разговора и ухитрился подобрать комбинацию, открыть сейф, вытащить добычу, убить Джоббинса, почти убить Тревора, проделать все манипуляции с дверью и смотать удочки – и все за те пять минут, что Хокинс кипятил чайник.
– Да, – ответил, поразмыслив, Фокс. – Это невозможно, вот что я скажу. Невозможно… А что означает ваш взгляд?
– Давайте возьмемся за молодого Джереми Джонса и выясним, – сказал Аллейн.
II
Гарри Гроув вышел из офиса, лучезарно улыбаясь.
– Переживаете, не выдал ли я ваши секреты? – усмехнулся он. – Не выдал. То есть, не считая, естественно, того, что вы все ненавидите меня до глубины души – но это они, несомненно, и так узнали бы.
– Нельзя узнать то, чего нет, – твердо сказал Перегрин. – У меня нет к тебе ненависти, Гарри. Я считаю, что ты ужасно нудный, когда ведешь себя, как enfant terrible
[50]. И считаю, что ты слишком часто до идиотизма непослушен и чересчур язвителен. А ненависти нет, ты мне даже нравишься.
– Перри, роскошно выдал! А Джереми?
Джереми, всем видом демонстрируя, что беседа ему неприятна, сказал:
– Боже мой, да какая разница! Чушь просто.
– А Уинти? – спросил Гарри.
Моррис очень спокойно посмотрел на него.
– Мне еще время терять – тебя ненавидеть! – Он развел руками. – Вот ерунда. Я слишком занят.
– Что ж, в отсутствие Чарли и девушек остаемся мы с Королем-Дельфином.
Маркус Найт, еще как только Гарри вышел из офиса, двинулся в дальний угол верхнего фойе. Теперь он повернулся и с достоинством произнес:
– Наотрез отказываюсь принимать участие в этом балагане… – но он совершенно подпортил эффект, заорав: – И не намерен терпеть твои идиотские, наглые обзывательства!
– Ох! Какая мощь! Слышал ли тебя элегантный суперинтендант? Ну, мне пора. Ни пуха вам… – Гарри сообразил, что процитировал любимое выражение Джоббинса, и скис. – Я не нарочно, – сказал он и ушел.
Маркус Найт тут же пришел в состояние, которое Перегрин про себя называл первой стадией бури. Проявляя показное благоразумие, Найт говорил смертельно тихим голосом, обходился скупыми жестами и, несмотря на пульсирующую на побагровевшей щеке жилку, умудрялся демонстрировать жуткую невозмутимость.
