– Он не сказал.
– Кто такая «М. Е.», чья дражайшая бабушка настаивала, что перчатка принадлежала Барду?
– Ну что ты меня спрашиваешь? Сам ведь помнишь, что прапрабабушке она досталась от миссис Дж. Харт. И что Джоан Харт…
– Урожденная Шекспир, которой брат завещал носильную одежду. Да. Этакие подтверждающие подробности, которые добавляет любой мошенник. Разумеется, все это нужно отдать экспертам.
– Повторяю, я так и сказал ему. Сказал, что стоит обратиться в музей Виктории и Альберта. А он снова посмотрел на меня странным взглядом – хитрым, испуганным, пустым, не знаю, как описать, – и я заткнулся.
– Само по себе подозрительно! – Джереми улыбнулся другу и сказал: – Жаль, не видал я!
– Ну, в таком случае… Вас бы дрожь взяла.
– Все может быть
[32]. Что мы знаем про Кондусиса?
– Ну, точно я не припомню, – ответил Перегрин. – Неслыханный богач, это понятно. Однажды в воскресном приложении про него была статья. О том, как он терпеть не может публичности, бежит ее, как Грета Гарбо, и заставляет мистера Гульбенкяна с завистью смотреть ему вслед. И как он отказывается от увеселений, и что он, возможно, и есть сказочный анонимный филантроп. Мама, говорят, русская, отец – англо-румын.
– А откуда все его деньги?
– Не помню. Нефть, как всегда? Называлась статья «Мистический Мидас», и там была его фотография – как злится и пытается сбежать от камер на ступеньках своего банка. Я читал в приемной у стоматолога.
– Не женат?
– Думаю, нет.
– Как вы расстались?
– Он просто вышел из комнаты. А лакей сказал, что подана машина, которая доставит меня домой. Отдал мне мою ужасную вонючую записную книжку и сообщил, что одежду отправили в чистку, а там признали не подлежащей восстановлению. Я спросил насчет мистера Кондусиса, и слуга ответил, что мистеру Кондусису звонят из Нью-Йорка и он «вполне поймет». Я уловил намек и убрался. Наверное, нужно послать письмо с благодарностью, да?
– Пожалуй. И еще он владелец «Дельфина» и намерен театр снести, а на его месте построить, наверное, новое чудище в Саут-Банке?
– Он «обдумывает» эту идею.
– Пусть этой идеей и подавится.
– Джер, – сказал Перегрин, – ты должен поехать и посмотреть. С ума сойдешь. Кованое железо. Херувимчики. Кариатиды. Замечательное попурри начала и середины Викторианской эпохи, собранное ангелом. Боже, боже, только подумать, что можно там сделать!
– И этот жуткий старый Крез…
– Знаю. Знаю.
Они уставились друг на друга с единодушным возмущением и отчаянием молодых людей, охваченных общим, не находящим выхода энтузиазмом.
Оба учились в одной театральной школе, и оба решили, что по темпераменту, интересам и способностям склонны скорее к постановке, нежели к игре на сцене. Джереми в результате выбрал дизайн, а Перегрин – режиссуру. Они работали вместе и порознь в репертуарных театрах; потом перебрались в более престижные провинциальные театры и дальше – на удачу – в Лондон. Оба теперь были достаточно известны в качестве «подающих надежды»; обоим порой приходилось терпеть нервотрепку периодов безработицы. У Перегрина только что состоялась успешная режиссерская премьера в «Единороге», а собственная пьеса шла в пробных прогонах за пределами Лондона. Джереми продумывал оформление для театра масок, которое собирался отправить на международный конкурс театральных художников. Недавно он стал партнером в маленьком магазинчике на Уолтон-стрит – там продавалось «старье высшей категории, кошельки, корсеты и чудные гульфики яковианской эпохи».
Почти весь заработок Джереми и Перегрина ушел на аренду и обстановку квартиры-студии; перед носом неприятно маячил финансовый кризис. Джереми совсем недавно распрощался с непредсказуемой блондинкой; их разрыв принес облегчение Перегрину, которому приходилось терпеть неожиданные набеги блондинки на их квартиру.
Сам Перегрин без происшествий завершил роман с актрисой, очень кстати почувствовавшей ту же скуку, в какой он, со своей стороны, не решался признаться. Они расстались почти без переживаний с обеих сторон, и в настоящее время сердце Перегрина было свободно.
Темноволосый высокий Перегрин напоминал озорника; среднего роста, румянолицый и довольно язвительный Джереми за чопорными манерами прятал влюбчивость. Обоим было по двадцать семь лет.
Квартира находилась на верхнем этаже дома, перестроенного из пакгауза на берегу Темзы к востоку от Блэкфрайарс. Именно из окна студии примерно неделю назад Перегрин, разглядывая Саут-Банк в полевой бинокль, заметил здание «Дельфина», узнал, что это такое, и нацелился на него.
Он подошел к окну.
– До сих пор перед глазами… В этом театре я провел самые страшные полчаса жизни. Я должен ненавидеть один его вид, но, боже мой, я хочу его, как ничего в жизни не хотел. Знаешь, если Кондусис действительно решит снести его, я, право слово, вряд ли смогу стоять здесь и смотреть в окно.
– Тогда нужно подкараулить его, рухнуть перед ним на колени и зарыдать: «О, сэр, просим вас, сэр, пощадите “Дельфин”, умоляем вас, сэр».
– Я точно могу сказать, как он отреагирует. Отшатнется, как будто мы воняем, и безучастно заявит, что понятия не имеет, о чем я говорю.
– Интересно, во сколько это обойдется.
– Восстановить его? Сотни тысяч, вне всяких сомнений, – мрачно сказал Перегрин. – Интересно, есть ли столько у «Национального театра». Или вообще у кого-нибудь. Должно же быть общество, которое охраняет памятники старины?
– «Понятия не имею, о чем ты говоришь», – передразнил Джереми.
С некоторой долей сожаления, в котором не признался бы и под пыткой, Перегрин начал упаковывать вещи мистера Кондусиса. Костюм из темного твида пошил, несомненно, непревзойденный портной. Перегрин постирал и погладил носки, белье и рубашку, которые носил минут сорок, и взял коробку из запасов Джереми, чтобы сложить все в нее.
– Отправлю посыльного, чтобы доставил.
– С какой стати?
– Не знаю. Самому идти чертовски стыдно.
– Ты только передашь посылку раззолоченному лакею.
– Буду чувствовать себя ослом.
– Псих, – буркнул Джереми.
– Не хочу возвращаться туда. Там все чудное. Великолепное, конечно, но какое-то зловещее. Как в романе про исполнение желаний.
– Зачарованный молодой драматург и добрый затворник.
– Вряд ли Кондусис добрый, хотя перчатка меня, честно сознаюсь, очаровала. Знаешь что?
– Что?
– Она подала мне идею.
– Даже так? Идею чего?
