– Пьесы. Не хочу пока обсуждать.
– Конечно, раньше времени обсуждать ни к чему, – согласился Джереми. – Но это путь к отказу
[33].
В наступившем молчании они услышали металлический хлопок почтового ящика внизу.
– Почта, – сказал Джереми.
– Для нас ничего.
– Счета.
– Я их не читаю. Боюсь, – сказал Перегрин.
– А вдруг письмо от Кондусиса – с предложением усыновить тебя.
– Ха-ха-ха.
– Иди посмотри, – сказал Джереми. – Не терплю, когда ты начинаешь кудахтать. Пробежка по лестнице пойдет тебе на пользу.
Перегрин дважды обошел комнату, медленно спустился по дряхлой лестнице и открыл почтовый ящик. Там лежали три счета (два, заметил Перегрин, для него), рекламный проспект и напечатанное на машинке письмо.
«Перегрину Джею, эсквайру. Лично в руки».
По какой-то причине – он сам не понимал по какой – Перегрин не открыл письмо, а вышел из дверей и направился по тихой улочке к месту, где в просвет между домами можно было увидеть Саутворк за рекой. Впоследствии он припоминал, как зашевелилась его сука-муза (собственное любимое выражение). Перегрин уставился невидящим взором на склад, который частично закрывал вид на «Дельфин»: возможно, «Фиппс Броз», где работал человек с масленкой – Джоббинс. Где-то на реке раздались гудки. Интересно, подумал лениво Перегрин, все речные суда разом запустили сирены? Пальцы правой руки играли с конвертом в кармане.
Со странным чувством, что совершает нечто судьбоносное, он вдруг достал письмо и вскрыл его.
Пять минут спустя Джереми услышал, как грохнула входная дверь, и по лестнице промчался Перегрин. Он появился на пороге бледный и, похоже, потерявший дар речи.
– Я тебя умоляю, теперь-то что? – спросил Джереми. – Кондусис пытался тебя похитить?
Перегрин всунул ему листок бумаги.
– Давай. Читай, черт побери!
«Уважаемый сэр, – прочитал Джереми. – Я получил указание от мистера В. М. Г. Кондусиса поставить Вас в известность, что он рассмотрел вопрос о театре «Дельфин» на Уорфингерс-лейн, который он обсуждал с Вами сегодня утром. Мистер Кондусис заинтересован изучить данный вопрос во всех подробностях. Он предлагает Вам с этой целью обратиться в офис «Консолидейтед ойлз, лимитед» и побеседовать с мистером С. Гринслейдом, который обладает всей информацией по данному вопросу. Для Вашего удобства прилагаю карточку с адресом и сопроводительное письмо.
Я взял на себя смелость назначить Вашу встречу с мистером Гринслейдом на 11.30 завтра (среда). Если время Вам не подходит, будьте любезны сообщить об этом по телефону секретарю мистера Гринслейда до 17.30 сегодня.
Мистер Кондусис просит меня передать, чтобы Вы не беспокоились о возврате вещей, которые он имел удовольствие предложить Вам после ужасного происшествия, ибо за него он считает себя полностью ответственным. Он понимает, что Ваша собственная одежда безнадежно пострадала, и надеется, что Вы позволите ему этот скромный жест в качестве компенсации. Одежда, кстати сказать, совсем не ношенная. Если Вы пожелаете, он надеется, что Вы позволите ему компенсировать Ваши потери иным способом.
Мистер Кондусис не будет принимать личного непосредственного участия в мероприятиях, связанных с «Дельфином» и не желает впредь упоминания своего имени в связи с этим делом. Полномочиями вести любые переговоры от его имени на всех уровнях обладает мистер Гринслейд.
С уважением,
искренне Ваш,
М. Смитимен (личный секретарь мистера Кондусиса)»
– Невероятно, – пробормотал Джереми, глядя поверх очков.
– Вероятно. Очевидно.
Джереми еще раз перечитал письмо.
– Ну что ж, по крайней мере, он не хочет, чтобы ты к нему лез. Тут мы были к нему несправедливы.
– Он меня и видеть не желает, слава богу.
– Ты был страстно красноречив, мой бедный Перегрин?
– Да, я надрался.
– Мне вспоминается, – ни с того ни с сего произнес Джереми, – что он потерпел кораблекрушение на море.
– Кто?
– Кондусис, балбес. Кто же еще? На яхте.
– А его яхта называлась «Каллиопа»?
– Вроде бы да. Я уверен, что она потонула.
– Возможно, мое затруднительное положение напомнило ему о том неприятном происшествии.
– Знаешь, – сказал Джереми, – представить не могу, с чего мы так переполошились. В конце концов, ну что произошло? Ты осматриваешь допотопный театр. Падаешь в грязный колодец, из которого тебя вытаскивает владелец – мультимиллионер. Ты в своей манере увлеченно расписываешь грацию и совершенство театра. Он задумывается: прежде чем сносить, может, попробовать другой вариант? И отправляет тебя к своему клеврету. С чего тут распаляться?
– Интересно, понравится ли мне Смитимен, когда мы встретимся, и не почувствую ли я к Гринслейду неприязнь с первого взгляда. Или, конечно, он ко мне.
– Да какая разница? Ты придаешь слишком большое значение личным отношениям. Посмотри, как нелепо ты обращаешься со своими женщинами. Подозреваешь несчастного мистера Кондусиса в непристойных намерениях – а он на тебя и глядеть больше не хочет!
– Предлагаешь мне принять эту роскошную одежду? – недоверчиво спросил Перегрин.
– Разумеется! Грубо и неблагородно, да просто вульгарно отправлять обратно одежду с наглой запиской. Старичок хочет подарить тебе новую с иголочки одежду, потому что ты сгубил свою в его грязном колодце. Ты просто обязан ее принять!
– Если бы ты его видел, то не называл бы старичком. Неприятнее людей я не встречал.
– Ну и пусть, а тебе лучше привести себя в порядок, чтобы предстать перед Гринслейдом ровно в 11.30.
Перегрин помолчал.
– Пойду, конечно. Ты заметил: ничего о письме и перчатке.
– Ни слова.
– Я заставлю Гринслейда отправить их в музей Виктории и Альберта.
– Попробуй.
– Заставлю. Ну да, Джер, ты прав: к чему раздувать сыр-бор? Если по какому-то дикому капризу судьбы я смогу сделать хоть что-то, чтобы спасти жизнь театру «Дельфин», я буду считать себя щедро вознагражденным. Но все это, конечно, будет лишь маленькой странной интерлюдией; а тем временем перед нами новая пачка счетов.
– По крайней мере, – сказал Джереми, – какое-то время тебе не придет счет от портного.
II
Мистер С. Гринслейд оказался лысым, хорошо одетым и ничем не примечательным человеком. В строгом шикарном кабинете ему удавалось придерживаться консервативного и впечатляющего стиля. Он сидел за столом, положив руку на папку, за спиной висела изысканная картина, а перед ним стоял напряженный Перегрин.
