С каменным лицом мистер Кондусис дождался, когда Перегрин замолчит.
– Это сентиментальный подход к вопросу, который на данный момент должен рассматриваться только под финансовым углом. И я не могу обсуждать его с любой другой точки зрения: исторической, романтической, национальной или сентиментальной. Об этом, – ожидаемо добавил мистер Кондусис, – я ничего не знаю.
А затем поразил Перегрина, сказав странно изменившимся голосом:
– Ненавижу светлые перчатки. Ненавижу.
На мгновение Перегрину показалось, что он видит тень страдания на лице этого необычайного человека.
Мистер Кондусис небрежным жестом положил конец разговору. Перегрин открыл дверь, затем передумал и снова закрыл.
– Сэр, – сказал он. – Еще один вопрос. Могу ли я рассказать труппе о письмах и перчатке? Перчатки для спектакля будет делать художник Джереми Джонс – прекрасный специалист. Если мы собираемся выставить оригинал в фойе, Джереми сможет скопировать перчатку со всем возможным тщанием. Он отправится в музей и изучит ее. Но придет в такой восторг от всей истории, что вряд ли сумеет хранить молчание. В любом случае, сэр, я уже говорил с ним о перчатке – в тот самый день, когда вы мне ее показали. Вы же помните, что не настаивали на соблюдении тайны. А после получения отчета я не говорил о перчатке ни с кем, кроме Морриса и Джонса.
Мистер Кондусис кивнул.
– На нынешней стадии некоторая утечка неизбежна и, при должном контроле, не повредит. Можете рассказать труппе обо всех обстоятельствах. Только строго предупредите, что информация пока что является конфиденциальной. И еще одно условие: меня это дело совершенно не должно касаться. Я понимаю: о том, что владелец – я, может стать известно, и уже известно определенному кругу людей. Но ни в каких обстоятельствах я не буду делать заявлений и давать интервью. И я запрещаю на меня ссылаться. За этим будут следить мои поверенные. Надеюсь, вы предпримете соответствующие шаги. Мистер Бум получит инструкции. Доброго утра. Будьте добры…
Коротким жестом он предложил Перегрину пройти вперед. Перегрин повиновался.
Он вышел в верхнее фойе и сразу наткнулся на Гарри Гроува.
– Привет, малыш, – воскликнул Гарри, просияв. – Я только хотел позвонить по телефону. Мы с Дестини…
Он резко замолчал, кивнул через плечо Перегрина на мистера Кондусиса и сказал:
– Ну вот, гляди, что я наделал! Мастер влипать в неловкости. Это мой единственный талант.
Мистер Кондусис произнес:
– Доброе утро, Гроув. – Он стоял в дверях, глядя прямо перед собой.
– И вам, волшебный фей-крестный, патрон, светоч и все прочее, – сказал Гарри. – Пришли взглянуть на новое детище, на собственный живой «Дельфин»?
– Да, – ответил мистер Кондусис.
– Взгляните-ка на милого Перри! – воскликнул Гарри. – Он остолбенел от моей неуместной фамильярности. Правда, Перри?
– И не в первый раз, – сказал Перегрин и почувствовал, что стал жертвой, хотя должен был бы владеть ситуацией.
– Ну что ж, – сказал Гарри, с наслаждением переводя взгляд с одного собеседника на другого. – Не стоит дальше гробить свою репутацию? Не нужно и заставлять милых дам ждать! – Он повернулся к мистеру Кондусису со смиренным почтением. – Правда, я надеюсь, мы вам понравимся, сэр. Наверное, замечательно быть человеком, который использует свою мощь, чтобы спасти тонущий театр, вместо того чтобы утопить. Это еще удивительнее, поскольку у вас ведь нет личного интереса в нашем презренном ремесле. Правда?
– Я в этом ничего не понимаю.
– Да. Как уксус, который не смешивается с маслом, – сказал Гарри. – Или с нефтью? Все время забываю. Ходили на яхте в последнее время? Впрочем, я вам докучаю. До свидания, сэр. Напомните обо мне миссис Г. Увидимся, Перри.
Он сбежал по лестнице и вышел в парадную дверь. Мистер Кондусис сказал:
– Я опаздываю.
Они спустились по лестнице и прошли по фойе к портику. У двери стоял «даймлер», а рядом ожидал знакомый шофер. Перегрин испытал шок: на секунду показалось, что его снова повезут на Друри-плейс.
– Доброго утра, – повторил мистер Кондусис.
Он уехал, а Перегрин присоединился к Джереми в их любимом ресторанчике в Суррей-сайд.
III
Он рассказал труппе о перчатке перед вечерней репетицией. Все заинтересованно зашумели. Дестини Мид пришла в необычайное волнение и поразилась, узнав, что перчатка и вправду «историческая»; по мнению актрисы, ее следовало использовать, как реквизит, на сцене. Маркус Найт явно был еще слишком разгневан, чтобы слушать внимательно. Он видел, как вернулась Дестини – с опозданием на пять минут и весело болтая с У. Хартли Гроувом. Гертруда Брейси тоже была не в духе – по той же причине.
Гарри Гроув, услышав про перчатку, проявил живейший интерес и воскликнул, как всегда, легкомысленно:
– Надо рассказать об этом миссис Констанции Гузман!
– А кто такая, – спросил Перегрин, – эта миссис Констанция Гузман?
– Спроси у Короля-Дельфина, – ответил Гарри. Таким нелепым прозвищем он упорно называл Маркуса Найта, к явному неудовольствию последнего. Перегрин заметил, как Найт покраснел до корней волос.
Из всей труппы двое особенно живо восприняли рассказ Перегрина: Эмили Данн и Чарльз Рэндом. Тот без устали повторял:
– Не может быть! Ну, теперь-то мы знаем, что тебя вдохновило. Нет, невероятно!
Щеки Эмили порозовели, глаза блестели – и на это тоже было приятно смотреть.
Уинтер Моррис, которого тоже позвали на встречу, пришел в восторг.
– Такая история заставит газеты пожалеть, что у них первая полоса размером не с лист ватмана!
Тревора Вера на репетиции не было.
Перегрин пообещал Джереми, что договорится в музее и тот сможет изучать перчатку столько, сколько пожелает. Моррис должен был общаться с мистером Гринслейдом по поводу установки сейфа в театре, а актерам еще раз напомнили о секретности, хотя подспудно подразумевалось, что небольшая утечка не повлечет за собой катастрофы, если не побеспокоит мистера Кондусиса.
Видимо, воодушевленная историей с перчаткой, труппа работала этим вечером замечательно. Перегрин начал выстраивать непростой второй акт и восторгался тем, как справляется с ролью Маркус Найт.
У таких актеров, как Маркус, невозможно сказать, где кончается тонкий расчет и технические приемы и начинается искренность, которую называют звездным профессионализмом. На первых репетициях он вытворял черте-что: кричал, выделял случайно выбранные слова, делал странные, почти мистические жесты и смущал партнеров – произносил реплики, зажмурившись и молитвенно сложив ладони у подбородка. Из всей этой нелепицы порой выскакивали искорки действительно потрясающих находок, благодаря которым Найт, еще молодой человек, так высоко ценился в своей рискованной профессии. А затем, выйдя из инкубационного периода, его роль разворачивалась в полный рост.
