– Ты должен отправиться к нему, Перри. Он ведь получает прибыль от тебя и от «Дельфина». Полгода аншлагов, и билеты распроданы на несколько недель вперед. Расходы маленькие, престиж огромный. Что еще?
– И компания смертельных врагов, если говорить о добрых отношениях.
– Это ты о чем?
– Прекрасно знаешь. Дестини подкатывает к Гарри Гроуву. Гертруда и Марко взбешены… – Перегрин помолчал. – И так далее.
– Ты про то, что я возжаждал Дестини и остался ни с чем? Не заморачивайся. Уверяю тебя, я не соперник колоссам.
– Извини, Джер.
– Ерунда, забудь. Просто отправляйся к Кондусису.
– Не могу.
– Бога ради! Почему?
– Джер, я уже говорил. У меня от него мурашки. Я ничего ему не должен – и не хочу быть должен. Меньше всего мне улыбается ломать перед ним шапку и о чем-то просить. О чем угодно.
– Ну почему же?
– Потому что он может дать.
– Если он не старый гомик – а ты утверждаешь, что не веришь в это, – так какого черта? Тебе так же, как и мне, небезразличны перчатка и письма. Ты так говорил. Они должны быть здесь, среди соотечественников Шекспира, в его городе. Ну?
– Я пытался – помнишь? – когда он явился в «Дельфин». Я устроил песни и пляски и получил по сусалам. Больше не хочу.
Джереми рассердился.
– Ну тогда я сам!
– Ты к нему не пробьешься.
– Буду сидеть у него на крыльце.
– С транспарантом?
– Если понадобится, принесу кувалду.
Это все так удивительно совпадало с полушутливыми предсказаниями Эмили, что Перегрин не удержался:
– Ради бога, остынь. Так говорить – безумие, ты и сам знаешь.
Они оба разгорячились и принялись кричать друг на друга. Утихли, только когда пришла их новая помощница по хозяйству – очень опытная и усердная дама. Перегрин и Джереми ходили по заново обставленной и замечательно декорированной студии, дымя трубками и не глядя друг на друга. Перегрина начала грызть совесть. Он был влюблен в Эмили Данн и встретил понимание, поэтому сочувствовал порабощенному Джереми и считал катастрофой, что тот попал в зависимость от Дестини. Друзья, как и большинство людей их возраста, серьезно относились к делам сердечным и были не столь опытны на деле, как на словах.
Наконец Джереми притормозил.
– Ну…
– Ну…
– Слушай. Я немного погорячился.
– Ерунда, Джер.
– Да. Я не собирался на самом деле устраивать сидячую забастовку.
– Хорошо.
– В общем-то, – продолжил Джереми странным голосом, – вряд ли это необходимо.
– Честно говоря, я тебя не понимаю.
– Забудь.
– Ладно, – кивнул озадаченный Перегрин. – Могу еще сказать, что вещи заберут из сейфа ровно через неделю и заменят увеличенной фотографией. Гринслейд пришлет двух человек.
– И куда их отправят?
– Говорит, первое время будут храниться в его конторе. Вероятно, их продадут приватно, но если даже выставят на «Сотбис», результат будет тот же. Покупатель во что бы то ни стало намерен их приобрести.
Джереми разразился хохотом.
– По-моему, ты свихнулся, – пожал плечами Перегрин.
V
Вечер накануне дня, когда шекспировские реликвии должны были увезти из театра «Дельфин», выдался теплым и очень тихим; в воздухе копилось предчувствие грозы. Во время третьего акта по необъяснимому совпадению в самый нужный момент страшный грохот раскатился по небесам и по театру.
– Там явно перестарались с железным листом и литаврами, – хмыкнул Моррис Перегрину, который зашел в офис выпить.
После еще нескольких грозных раскатов хлынул ливень. Перегрин вышел в верхнее фойе и постоял у дверей в зал. Странно слышать, как написанные тобой диалоги произносят чужие голоса.
Джоббинс бодрствовал на посту – на площадке под сокровищами.
Перегрин взглянул на часы. Половина одиннадцатого.
– Доброй ночи, Джоббинс, – сказал он и спустился по лестнице. Машины, уже ожидающие на Уорфингерс-лейн, блестели под струями ливня. Слышно было, как падают капли в черные волны ночного прилива. Служитель готовился открывать двери.
Перегрин проскользнул в зал. Склонившись над сонетом, на сцене сидел человек из Стратфорда, у окна дома в Уорикшире. Под скрип пера по пергаменту занавес пошел вниз.
На бис выходили семь раз – и могли бы еще. Две женщины на последнем ряду утирали слезы. Потом, высморкавшись, убрали носовые платки и зааплодировали.
Дождь прекратился, пока Перегрин бежал по боковому переулку к служебному входу. Пропустили короткую реплику, и следовало поговорить с помощником режиссера.
После разговора Перегрин просто стоял и рассеянно слушал знакомые голоса и шаги в гримерках и в зрительном зале. В партере и ложах переговаривались служители, укрывая кресла. Помощник режиссера руководил работами за сценой; после окончания он и работники разошлись. Потек своим путем ручеек гостей закулисья; они всегда выглядели чужеродными пришельцами.
Из гримерки Дестини доносился нахальный смех Гарри Гроува и восклицания гостей. Появилась Гертруда Брейси, чуть позже – Маркус Найт, оба в ярости. Перегрин посоветовал им выйти через парадную дверь, чтобы не идти по лужам под переполненными водосточными желобами в переулке у служебного выхода.
Чарльз Рэндом, тихий и отстраненный, как обычно, ушел через служебный вход, а затем появилась Эмили.
– Привет, – сказала она, – застигнут тьмой?
– Тебя жду. Давай поужинаем в новом бистро в конце Уорфингерс-лейн? Назвали с претензией – «Младший Дельфин». У них лицензия до двенадцати, и меня приглашали заглянуть. Пойдем, Эмили?
– Спасибо, – сказала она. – С удовольствием.
– Замечательно! – воскликнул Перегрин. – И дождь, думаю, кончился. Подожди секундочку, я посмотрю.
Он подбежал к служебному выходу. Вода еще капала с водосточных желобов, но над головой сияли звезды. С шумом вывалилась толпа – Дестини со своими щеголеватыми друзьями. Увидев Перегрина, она остановила всех и представила драматурга. Те заговорили наперебой:
– Захватывающе!
– Очень понравилось!
– Божественно!
Потом они ушли, указывая друг другу на лужи.
– Ладно, поеду и привезу, если ты действительно хочешь, – донесся голос Гарри Гроува. – До встречи, ангел.
– Давай быстрее, – ответила ему Дестини. Вскоре взревел мотор спортивной машины Гарри.
Перегрин сказал сторожу у служебного входа, что тот может запирать двери, и вернулся к Эмили. Идя по темной сцене, он почувствовал легкое движение – видимо, кто-то вышел в фойе и тихонько закрыл за собой дверь. За кулисами, несомненно, не осталось никого.
