Эмили ждала у декораций. Пожарный занавес был опущен, и сцену освещал только мягкий свет от рабочей лампы за кулисами; было темно, тепло и тихо.
– Мне всегда казалось, что после того, как мы уходим, здесь начинается нечто странное, – проговорила Эмили. – Как будто сцена живет своей жизнью. И ждет нас.
– Другая реальность?
– Да. Более впечатляющая. Можно даже представить ее дыхание.
Легкое движение воздуха в решетке наверху немедленно подтвердило фантазии Эмили.
– Идем. Ночь тихая и звездная, приятно прогуляться. – Перегрин взял девушку под руку и повел в боковую дверь.
И тут раздался глухой стук.
Они замерли и одновременно произнесли:
– Что это было?
– В фойе? – спросила Эмили.
– Да. Может, Уинти? Или еще кто?
– Разве не все ушли?
– Я думал, все.
– И что это было? Что за звук?
– Как будто хлопнуло, поднявшись, сиденье кресла.
– Да. Действительно, похоже.
– Погоди.
– Куда ты? – встревожилась Эмили.
– Да здесь я. Только взгляну.
– Ладно.
Перегрин открыл боковую дверь. Маленькая винтовая лестница терялась в темноте, но в кармане лежал фонарик. Вниз лесенка вела к ложам партера, а вверх – к ложам балкона. Перегрин спустился и вышел в темный партер. Там он опустил сиденье и убрал руку; пружина подняла сиденье. Тот самый звук.
Перегрин спросил:
– Эй, кто тут?
Голос утонул в мягкой тишине.
Он провел лучом по стенам и укрытым креслам. Прошел по новому центральному проходу и вышел в фойе. Здесь царила тьма, двери на улицу были закрыты. Перегрин повернулся к лестнице и крикнул:
– Джоббинс!
– А? – раздался голос сторожа. – Это вы, начальник? Случилось что?
– Сиденье хлопнуло. В партере.
– Точно, начальник?
Джоббинс появился на ступеньках. На нем были очень вульгарное пальто в буро-черно-белую клетку, шерстяная шапка и мягкие тапочки.
– Боже милостивый! – воскликнул Перегрин. – Ты собрался на собачьи бега? Где твой коричневый котелок?
– Вы опять, начальник? – прохрипел Джоббинс. – Кабы знал, я бы переоделся. Пардону прошу, что красуюсь. Подарок от джетмена, это вот пальто. И очень кстати, а то холодает, – объяснял он, спускаясь по лестнице. – Так чего там про сиденье?
Перегрин объяснил. К его удивлению, Джоббинс распахнул двери, прошагал в зрительный зал и издал какой-то хриплый рев…
– А ну! На выход. Давай, слыхал?
Тишина.
Раздался тревожный одинокий голос Эмили:
– Что происходит? – Она на ощупь пробиралась по залу.
– Все в порядке, – крикнул Перегрин. – Я сейчас. – И повернулся к Джоббинсу. – В самом деле, что происходит? Тебе как будто не впервой.
– Ну да, – кисло подтвердил Джоббинс. – Это все мелкий вундеркинд ваш. Он и раньше так делал и еще будет…
– Делал что?
– Шатается тут. Мамаша его бренчит на гавайской гитаре в кафешке – за рекой. Шабашит в одиннадцать, и ее кровиночка должон поджидать ее в конце переулка. А до тех пор шастает по театру и прикидывается – то грабителем, то привидением. Знает, что мне пост бросать нельзя, так прячется по темным местам. И орет «руки в гору». Ухает «ограбление!» – и ползает под креслами, хрипя, как удавленный; а то и удавлю, когда доберусь до него.
Из-за сцены донесся одинокий заунывный звук – и стих. Затем раздался жуткий смех, посвист и грохот двери.
– Ну вот, – сказал Джоббинс и запустил в зал ужасно непечатное восклицание.
– Достану звереныша, – покачал головой Перегрин и рванул к накрепко запертой двери в портик.
– Не поймаете, начальник. – Голос Джоббинса после чрезмерного вокального усилия почти совсем пропал. – Он уж полдороги пролетел. Мамаша встречает его в конце переулка, коли трезвая.
– Завтра шкуру спущу, – пообещал Перегрин. – Ладно, Джоббинс. Я прослежу, чтобы тебя больше не беспокоили. И что касается сокровищ – это твое последнее дежурство.
– Точно, сэр. Самый последний выход в этой судьбоносной роли.
– Еще раз – спокойной ночи.
– Спокойной, начальник. Ни пуха вам!
Перегрин прошел по партеру.
– Эмили! Где ты?
– Тут, – отозвалась идущая по проходу Эмили.
– Видела свинтуса?
– Нет. Я была в фойе. А он спустился с балкона. Я только шаги слышала.
Перегрин посмотрел на часы. Пять минут двенадцатого.
– Забудем про него, – сказал он. – И так потеряли целую вечность. Идем.
Они захлопнули за собой служебную дверь. Ночь по-прежнему была ясной и довольно теплой. Пара прошла по Уорфингерс-лейн и нырнула под горящую вывеску над новым бистро – «Младший Дельфин».
Там было тесно, шумно и темно. Два официанта были одеты, как рыбаки – в тесных джинсах, полосатых кофтах. На стене красовался подсвеченный снизу барельеф – дельфин в академической шапочке.
Когда глаза привыкли к полумраку, Перегрин и Эмили разглядели, что за столиком под дельфином устроились Дестини и трое ее друзей-зрителей; они как будто пришли с экскурсией в трущобы. Дестини помахала вошедшим рукой и состроила такое лицо, словно не понимает, как сюда попала.
Перегрин и Эмили ели жареную камбалу, пили пиво, танцевали на маленьком пятачке, и им было очень хорошо. Наконец Дестини с приятелями ушли, обсуждая, что будут ужинать в квартире Дестини в Челси. За десять минут до полуночи Перегрин сказал:
– Эмили, почему ты холодна в старшем «Дельфине» и приветлива в младшем?
– Отчасти из-за твоего авторитета, и потом я вовсе не такая приветливая, даже здесь.
– Такая, такая. Когда мы танцевали. Сначала нет, а потом, минут десять назад – да.
– Мне очень весело, и я тебе благодарна.
– Я хотя бы нравлюсь тебе?
– Очень-очень.
– Не говори так легкомысленно: это невыносимо.
– Извини.
– О каком авторитете ты говоришь? Боишься, что такие, как, например, Герти, скажут, что ты завела полезную интрижку с автором-продюсером?
– Боюсь.
– Ну и глупо. На чужой роток не накинешь платок.
– Так говорят все, кому есть что скрывать.
– И что? Эмили, ты для меня привлекательнее всех моих бывших. Только не красней и не возмущайся. Я знаю, что ты не моя девушка. Эмили… – Перегрину приходилось повышать голос, чтобы перекрикивать крещендо саксофона. – Эмили, послушай. Мне кажется, я люблю тебя!
