– Кошачья чумка, – легкомысленно подбросила Джорджия.
– Да, – согласился Найджел. – Вероятно, у твари припадки или ее мучают страшные боли.
– У Скриблс никогда не бывало припадков, – строго возразила мисс Кавендиш. – И уже через несколько минут после этого возмутительного спектакля она крепко заснула.
– Тогда, наверно, вам лучше начать сначала, – предложил Найджел.
Пожилая дама сложила руки на коленях. Время от времени они вспархивали, точно играли с веером. В остальном по ходу ее странного рассказа двигались только ее губы и темно-карие блестящие глаза.
– Моя история началась за четыре дня до Рождества. Я пила чай с Шарлоттой Рестэрик, женой Хэйуорда. Она… она американка…
У Найджела возникло стойкое ощущение, что мисс Кавендиш едва не сказала «она из колоний».
– …но я нахожу ее вполне воспитанной, и повсеместно она считается красивой дамой. Один Бог знает, зачем она вышла за Рестэрика, он, бедолага, сплошь усы и приличия. Но, конечно, же род Рестэриков прискорбно пострадал от обычая жениться на близких родственницах. Позже, когда общество собралось в гостиной, разговор коснулся темы о призраках. В Истерхэм-Мэнор есть одна комната, называемая Епископской, в которой, по слухам, обитает привидение, и Элизабет Рестэрик предложила собраться там как-нибудь ночью и – как она выразилась – его выкурить.
– Элизабет Рестэрик? – переспросил Найджел. – Кто это?
– Потаскушка, – бодро пояснила мисс Кавендиш. – Сестра Рестэрика, но гораздо его моложе – удивительно развязная девица. Хэйуорд унаследовал родовое состояние Рестэриков, а Элизабет – родовые пороки. Она воспитывалась в Америке, поэтому не будем судить ее слишком строго. Вам следует знать, что Гарольд Рестэрик, отец Хэйуорда, состоял при посольстве в Вашингтоне. Учитывая, что ему предстояло прожить там несколько лет, он перевез семью в Америку, поэтому дети получили лишь то рудиментарное образование, какое возможно найти в этой стране. Большая жалость. Ведь и Элизабет, и Эндрю подавали такие большие надежды.
– Эндрю? Так есть еще один брат?
– Да. Он был любимым сыном Гарри, хотя наследником, конечно, оставался Хэйуорд. Увы, Эндрю разочаровал отца. Он словно перекати-поле. Ни в чем не определился и предпочитает низкосортное общество. Однако исключительно красив, и явного порока в нем нет, если не считать неспособности выслушивать нотации брата. Они с Элизабет всегда были неразлейвода.
– Он тоже домой приехал на Рождество?
– Да. Общество дополняли: последний трофей Элизабет – некий мистер Дайкс – утомительная, дурно воспитанная личность, автор любовных романов, и мисс Эйнсли, невзрачная бездельница. Ах да, я забыла доктора Боуджена. Насколько мне известно, он – лекаришка.
– Странное собралась общество под таким традиционным кровом, – заметила Джорджия. – Потаскушка, англо-саксонский сквайр, жена-американка, перекати-поле, бездельница и лекаришка.
Кларисса Кавендиш склонила голову в кивке. Ее руки вспорхнули, потом снова чинно легли на колени.
– Гарри такого не допустил бы. Но Хэйуорд – бесхребетный. Если Шарлотта хочет кого-то пригласить, то этот – кто бы он ни был – приезжает погостить. Она, бедняжка, большая снобка и считает лебедем каждого гадкого утенка. Так вот, в ночь перед Рождеством мы собрались в Епископской комнате.
– Что вы ожидали увидеть? – прервал ее Найджел.
– Это глупая, пустая байка. В тысяча шестьсот девятом году в Истерхэм-Мэноре гостил епископ Истчестерский. Однажды утром его нашли мертвым в той самой комнате. Злые языки судачили, будто он был отравлен хозяином дома из-за какого-то скандала или большой скандал произошел потом. Но тогдашний Рестэрик утверждал, что епископ, славившийся своей невоздержанностью, накануне вечером переел оленины и от того скончался. У меня нет ни малейших сомнений, что так оно и было. Теперь, согласно суеверию, по ночам из Епископской комнаты слышатся стоны, и епископ является доверчивым душам в батистовой ночной сорочке и, прижимая к животу руки, ужасающе стонет.
– Довольно фривольная сказка о призраке, на мой взгляд, – заметила Джорджия.
– За полчаса до полуночи кануна Рождества мы все поднялись в Епископскую комнату. Это омерзительно холодное помещение, теперь его используют как малую библиотеку. Шарлотта Рестэрик сварила пунш, чтобы мы могли согреться. За обедом было выпито много вина. Учитывая его и пунш, Элизабет и мисс Эйнсли все больше хмелели. Помнится, Рестэрик упрекал Бетти, что она села на колени к мистеру Дайксу, а та возразила, что в свое время епископ видал и похуже. Ее дерзость положила начало очень странной, вульгарной сцене. Временами Элизабет бывает на удивление неистовой, сущая воительница. Но какая красавица! Что ж, в разгар ссоры – хотя кричала главным образом Элизабет, а Рестэрик старался ее утихомирить, – часы пробили двенадцать. Эндрю Рестэрик сказал: «Успокойся, Бетти, не то епископ отменит свой визит». После этого она замолчала. Его слова как будто отрезвили и остальных собравшихся. Мы сидели на стульях, полукругом напротив камина. Кто-то сказал вдруг: «Взгляните на Скриблс».
Для пущего эффекта Кларисса Кавендиш замолчала. В повисшей тишине Джорджия и Найджел услышали завывание восточного ветра за домом. Мисс Кавендиш чуть поежилась, так что камешки в ее ожерелье звякнули, как тоненькие льдинки, и возобновила рассказ:
– Пока Элизабет и Рестэрик ссорились, кошка лакала молоко из блюдца, которое принесли специально для нее. Затем она стала издавать резкие и неприятные звуки, точно животное превратилось в часы с заржавевшим механизмом, который кто-то заводил. Потом на странно негнущихся ногах она вышла на середину комнаты и выгнула спину, все еще издавая адское мурлыканье. Мы все онемели от изумления. Скриблс завладела всеобщим вниманием. Она, как тигр, припала к полу и стала царапать ковер, уставившись в дальний конец комнаты. Внезапно кошка бросилась в тот угол. Не самое приятное зрелище, скажу я вам. Скриблс прыгнула, ударилась головой об стену и отскочила, как шар жонглера. Такое жутковатое антраша кошка проделала еще три или четыре раза. Со всеми признаками животной ярости Скриблс бросалась на голые стены или книжные шкафы, пока мы не испугались, как бы она не вышибла себе мозги. Все собравшиеся были ужасно расстроены и сбиты с толку происходящим. Одна из женщин, вероятно мисс Эйнсли, разрыдалась и закатила кошачий концерт – стала визжать, что Скриблс видит какие-то ужасы, нам недоступные.
– А что подумали вы? – проницательно спросил Найджел.
– Я подумала, что кошка не напугана, а наслаждается охотой.
По какой-то причине от этого замечания мисс Кавендиш, произнесенного легким, ясным голоском, у Джорджии кровь застыла в жилах.
– Некоторое время спустя, – продолжала старая дама, – Скриблс как будто наскучила эта странная охота. Она решительно вернулась на середину комнаты, начала вдруг гоняться за собственным хвостом, кружилась, как безумный дервиш или волчок, а потом свернулась клубком и заснула.
Повисло долгое молчание. Найджел потупился, не желая встречаться глазами с пожилой дамой. Джорджия играла мундштуком, не зная, что сказать.
