– Учитывая, что я своими ушами слышала, – сказала наконец Джунис Эйнсли, – как всего неделю назад она говорила мистеру Дайксу, что больше так продолжаться не может, я бы подумала… Но она всегда умела заставить мужчин поверить, что черное на самом деле белое.
– Хватит, милая, ты явно перенервничала, – твердо одернула ее миссис Рестэрик.
– Это правда, Дайкс? – спросил Эндрю.
Писатель напрягся. Он казался неуместным в этой чинной гостиной со своей напомаженной челкой и в плохо сшитом костюме.
– То, что подслушала у замочной скважины мисс Эйнсли, едва ли можно считать доказательством. Но Бетти действительно мне так сказала.
– Что? Господи боже! Но почему вы…? – Хэйуорд стал заикаться и замолк.
– Это не важно, – упорствовал Дайкс.
– Не важно? – переспросил Эндрю. – Может, предоставим судить об этом полиции или мистеру Стрейнджуэйсу?
– Когда Бетти сказала, что больше так продолжаться не может, она говорила не про самоубийство. Она говорила про замужество.
– Замужество? – По тону Шарлотты Рестэрик было очевидно, что она впервые о слышит о чем-то подобном.
– Да. – Уилл Дайкс с вызовом вскинул голову. – Она собиралась выйти за меня, но…
– Выйти за вас? – Голос мисс Эйнсли сорвался на судорожный вопль. – Чтобы Бетти вышла за вас?!
Дайкс чуть заметно поморщился, но продолжал смотреть с вызовом. Интересно, он правду говорит, спросил себя Найджел, или пытается защитить ее «доброе имя», подставляя себя под удар и превращаясь в предмет насмешек? Последнее было бы вполне в его характере. Внезапно в воображении Найджела изящное роскошное тело, висящее в петле наверху, возникло подле неуклюжей фигуры писателя.
– Ну, конечно, для вас… наверно… ужасный шок, Дайкс, – неуместно мямлил Хэйуорд Рестэрик. – Понятия не имел, куда ветер дует. Жуткое дельце для всех нас. Бедная Бетти…
– Теперь, когда это недоразумение прояснилось, – раздался решительный голос Эндрю, – стоит обратиться к другому вопросу. Возможно, доктор Боуджен поделится своей точкой зрения?
Врач медленно посмотрел на Эндрю Рестэрика, и его взгляд был меланхоличным и замкнутым. Найджел предположил, что пациентки доктора Боуджена по большей части принадлежат к слабому полу: меланхолия затрагивает их материнские инстинкты, а замкнутость, вероятно, пробуждает любопытство Пандоры в каждой из них.
– Мое мнение? – медленно переспросил врач.
– Вы считали, что Бетти относится к суицидальному типу женщин? – спросил Эндрю.
– Я не склонен считать, что такое понятие, как суицидальный тип, вообще существует. Если вы спрашиваете, была ли у мисс Рестэрик предрасположенность к саморазрушению и были ли у нее подобные мысли вчера, я ответил бы утвердительно.
– Вы хотите сказать, что она была больна не только телесно, но и душевно? – уточнил Найджел. – Или вы лечили ее как раз от душевной болезни?
– Вот мы и дошли до полицейских штучек, – не удержался Эндрю. – Так от чего, собственно, страдала Бетти? Или, говоря иными словами, каких таких наук доктор наш дорогой Боуджен?
Найджелу вспомнился недавний разговор, когда он сам задал тот же вопрос, а мисс Кавендиш ответила на него неопределенно. Но доктора Боуджена как будто не смутил агрессивный тон Эндрю, и он невозмутимо сообщил:
– Я специализируюсь на женских нервных болезнях.
– Ага! – возмущенно воскликнул Эндрю. – Какая прибыльная профессия! Как там говорил Лоренс Стерн: «Профессии есть на свете и хуже, чем женщинам щупать пульс»?
– Ну же, Эндрю! Доктор Боуджен гость в моем доме. Попрошу тебя об этом не забывать, – вмешалась Шарлотта Рестэрик.
– Да, да… дурной тон, – добавил ее муж. – Мы все должны постараться взять себя в руки. Никаких взаимных упреков.
– Чувства вашего брата мне вполне понятны, – терпеливо пояснил доктор Боуджен. – Он питает ко мне антипатию, которая произрастает из-за его одержимости собственной сестрой. Его возмущает мое присутствие, учитывая влияние, которое я профессионально оказывал на мисс Рестэрик. С его стороны это вполне нормальная и обычная реакция.
Эндрю Рестэрик казался совершенно выбитым из колеи. Ему явно не понравилась мысль, что какая-либо его реакция может считаться «нормальной» или «обычной».
– Нельзя ли нам немного вернуться назад? – предложил Найджел. – Не могли бы вы поточнее определить природу болезни вашей пациентки и пояснить мнение, что – как вы выразились – у нее были предпосылки для саморазрушения? Тогда вся ситуация стала бы для нас яснее.
Доктор Боуджен на минуту задумался.
– Мисс Рестэрик была не только моим другом, но и обращалась ко мне за профессиональной помощью. Она не желала раскрывать кому-либо природу ее нервного заболевания, иначе сама рассказала бы всем о нем. Следовательно, я нарушил бы обязательства друга, а также и профессиональную тайну, если бы разгласил то, что она не хотела рассказывать даже родным. Что до…
– Минутку, доктор, – прервал Найджел. – Вы давний друг мисс Рестэрик? Изначально вы познакомились с ней в Америке?
Теперь пришел черед врача испытать некоторую неловкость; его взгляд стал отстраненным и расплывчатым.
– В Америке? С чего вы взяли?
– Вы ведь американец, так? – не унимался Найджел. – Некоторые ваши обороты речи…
– Я довольно долго жил в Штатах, – признал врач. – Но я не американский гражданин. Точнее, я полукровка – наполовину ирландец, наполовину итальянец. Нет, мистер Стрейнджуэйс, Америка – большая страна, и я не был знаком с мисс Рестэрик, когда ее семья жила там. Это ведь было десять или пятнадцать лет назад.
– Понимаю. Тогда, не нарушая профессиональной этики, возможно, вы вправе подробнее рассказать нам о суицидальных наклонностях вашей пациентки.
– Я полагаю, самоубийство случается только тогда, когда временно утрачена воля к жизни… Как бы это сказать: когда она меньше тяги к смерти.
– Пустые банальности. Вымыслы Зигмунда Фрейда, – пробормотал Эндрю. Его слова не ускользнули от доктора Боуджена.
– Банальным это кажется лишь поверхностному уму, Рестэрик. Не существует ни суицидальных личностей, ни суицидальных наклонностей. Нет ничего, помимо предопределенной и нескончаемой войны между жаждой жизни и тягой к смерти. В этой войне, которая неизбежно заканчивается победой смерти, живительные силы иногда дезертируют и переходят на сторону врага еще до окончания битвы.
Доктор Боуджен – скорее благодаря звучному голосу и внушительной внешности, чем собственно словам, – завладел всеобщим вниманием. Даже Эндрю Рестэрик смотрел на него с настороженным уважением.
– Элизабет, – продолжал врач, – была женщиной сильных импульсов и эмоций. Как всем вам известно, ей было свойственно ставить людей в неудобное положение, ловя их на слове. Элизабет и себя тоже на слове ловила. Вчера вечером перед обедом она сказала то, что должно было заставить меня задуматься о том, что у нее на уме.
