– Мне не нужен приличный блокнот. Карманы будут оттопыриваться. – Найджел удовлетворенно хлопнул по карману нового твидового костюма, который (подобно всей его одежде) уже начинал выглядеть так, словно он в нем спал.
– Кларисса очень расстроена. Но мне почему-то почудилось, что новость не была для нее полной неожиданностью. Она хочет поговорить с тобой после ленча. Возможно, ты получишь ответ на свой первый вопрос.
К ленчу Кларисса Кавендиш не спустилась. Однако вскоре после него прислала горничную попросить Найджела подняться к ней. Она сидела очень прямо, сложив руки на трости из слоновой кости, из-под кисейного белого чепца выглядывали уложенные снежно-белые волосы. Лицо у нее было тщательно подкрашено, и на первый взгляд Кларисса выглядела точно так же, как и прошлым вечером. Но когда она заговорила, стало очевидно, что известие о смерти Элизабет заставило ее выйти из защитной скорлупы восемнадцатого века, поскольку старомодных оборотов в ее речи заметно поубавилось.
Попросив Найджела как можно подробнее изложить случившееся, она сидела бесстрастно, совершенно неподвижно, и ее птичьи глаза смотрели на него, не мигая. Когда он закончил, мисс Кавендиш еще с минуту молчала.
– Вы считаете, что бедную Бетти убили? – спросила она наконец.
– Да. Предварительно. Вскоре у полиции будут окончательные свидетельства того или иного.
– Пусть полиция идет своим путем. Этого следует ожидать. Но есть вещи, недоступные их пониманию. Вы никогда не узнаете, кто убил бедную Бетти, пока не узнаете саму Бетти.
– Именно так я и думаю. Вы мне поможете?
– Была бы очень вам обязана, если бы вы положили подушку мне под спину. Я немного устала.
Найджел повиновался. Прямая, хрупкая дама откинулась на подушку с едва слышным вдохом. Характерно для бывшей университетской преподавательницы было и то, что она перешла сразу к сути, без заминок или извинений:
– Я старая женщина. И когда-то, давным-давно тоже была глупенькой. Такой же глупенькой и любящей, как бедная Бетти. Но у нее было много мужчин, кого она могла любить, и ни одного, кого бы она уважала. А я нашла такого мужчину, однако его сердце принадлежало другой. Это был отец Бетти, Гарри Рестэрик. Теперь вы, возможно, поймете, почему при всех недостатках Бетти я относилась к ней как к собственной дочери.
И пожилая дама начала рассказывать Найджелу про детство Бетти. Она была поразительным, бесстрашным ребенком, преданным своему брату Эндрю, который был на два года старше, но вели они себя почти как близнецы. Обаяние часто позволяло им избегать последствий передряг, в которые заводило их бесшабашное бесстрашие. В те времена мисс Кавендиш часто с ними виделась, поскольку подолгу гостила в Истерхэм-Мэнор и присматривала за детьми всякий раз, когда гувернантка отправлялась в отпуск. Потом, после Первой мировой войны Гарри Рестэрик увез семью в Америку. В 1928 году, когда Элизабет было пятнадцать, случилась катастрофа. Злой рок обрушился на эту счастливую, благополучную семью, наделенную всем, чего можно желать, – через дочь, которая, казалось, более всех была обласкана судьбой.
– Как именно это случилось, я так в точности и не узнала, – сказала мисс Кавендиш. – Но Элизабет, которая была тогда в старших классах школы, забеременела. Ее дитя появилось на свет мертворожденным. Она отказалась раскрыть родителям, кто отец ребенка. Гарри подал в отставку и вернулся домой. Он высоко ставил свою репутацию и приличия, однако его сломил не скандал, а отношение к происходящему Бетти. Он говорил мне, что девочка не испытывала сожаления, не понимала чудовищность своего поступка. Она стала угрюмой, закрылась от него, но, увы, попала под влияние дурных людей. Признаю, я едва могла в это поверить, пока сама не увидела Бетти, когда позднее она вернулась вместе с матерью. Это действительно было переменившееся создание – сущий огонь и красота, но этот огонь угрюмо тлел, а красота была растленной. Она могла бы оправиться, стать прежней, вот только два года спустя Гарри и его жена погибли в автокатастрофе. Хэйуорд и Шарлотта взяли ее под свое крыло, однако едва она достигла совершеннолетия и смогла распоряжаться доходом, который оставили ей родители, то сбежала. С тех пор ее жизненный путь был… – голос Клариссы дрогнул, – таким же ярким и стремительным, как у Люцифера.
Мисс Кавендиш помедлила. Пальцы в кольцах стукнули раз-другой по рукояти трости.
– Надеюсь, я не слишком склонна судить или осуждать людей, – заявила она наконец; к ней возвращалась ее прежняя манера. – Полагаю, после смерти родителей Бетти считала меня единственной своей связью с прошлым… Она вечно ссорилась с Хэйуордом, а Эндрю мало бывал в Англии. Бетти поняла, что я готова принимать ее такой, какая она есть. Возможно, я была слишком терпима, но невозможно противостоять ее красоте. Время от времени Бетти приезжала меня навестить. Да, она рассказывала мне о своих любовниках. Трудно осуждать то, в чем близкий тебе человек видит – как бы получше это описать – одно лишь удовольствие. Свет бы назвал это упоением порочностью, но я – глупая старуха, была очарована упоением и не видела порочности. И есть в том грех или нет, сейчас это уже не важно.
– Но когда вы видели ее в последний раз, что-то переменилось? Вы говорили о том, что надо «спасти ее от погибели».
– Вы думаете, ее было уже не спасти? Возможно. Но, как вы и сказали, что-то изменилось. Я не видела ее около полугода. Когда Бетти приехала, а это было перед самым Рождеством, я была потрясена тем, как изменились ее манеры, внешность. Я заметила ужасающее напряжение и борьбу в ее глазах, это было нечто большее, чем болезнь. Можно сказать, она сражалась с какой-то болезнью в своей душе. Я никогда не видела ее такой – с тех самых пор, когда ее только-только привезли из Америки. Более того, сэр, я видела в ее глазах нечто, чего не видела даже тогда. – Мисс Кавендиш помедлила, а после прошептала одно-единственное слово: – Отвращение.
Глава 8
Знаете песенку про Кокаиновую Лил?
Жила она в городе Кокаиновых Сил.
У нее был кокаиновый пес и кокаиновый кот,
Ночами их бил кокаиновый енот.
Размышляя после ленча над историей, рассказанной мисс Кавендиш, Найджел поймал себя на мысли, что больше всего его занимают эпизоды из детства Элизабет. В его воображении наиболее ярко виделась не светская львица последних лет и не угрюмая, опозоренная юная девушка, вернувшаяся из Америки, а девчонка-сорванец, замышлявшая с Эндрю, как бы забраться в какую-нибудь огромную каминную трубу Мэнора и вылезти на крышу, когда на лужайке внизу в разгаре садовый праздник; девчонка-сорванец, гнавшая своего пони прыгнуть через непреодолимую изгородь, и во взгляде ее читалось – по выражению Клариссы – «остановите меня, если посмеете!».
Найджел мысленно еще перебирал эти чужие воспоминания, когда пришел суперинтендант Филлипс. Из-за неторопливой походки сельского жителя и неспешной речи казалось, что времени для него не существует вовсе. И действительно, сугробы, которые с каждым днем вырастали все выше, заставляли следствие тащиться черепашьим шагом, что суперинтенданта устраивало больше, чем Найджела или Скотленд-Ярд. Но при всей своей медлительности Филлипс был весьма дотошен. Он заставил Найджела заново изложить, какова была его роль в случившемся, включая историю приезда в Мэнор под предлогом разобраться в происшествии с кошкой Скриблс. Все это время с физиономии суперинтенданта не сходила благостная улыбка учителя, ободряющего робкого ученика. Найджелу он даже пришелся по душе. Его манера общения составляла приятный контраст с нервным и непредсказуемым поведением обитателей поместья, с которыми он до сих пор имел дело.
