Они ели досыта, пили, сколько хотели, углубляясь в метафизические беседы, потом не спеша возвращались домой. И каждый раз он оставался на ночь. Это было приятно, вне всяких сомнений, однако на всем этом присутствовал некий налет ожидания. Сексуальное общение становилось все более натянутым и лишенным вдохновения.
Майя страдала, видя, как Том всеми силами сопротивляется происходящему. Как бы он ни изворачивался, чтобы поддержать изначальный огонь в отношениях, от этого становилось только хуже. Он стал заискивать, его острый ум утратил былую стройность мысли, превратился в выщипанное пастбище, куда он снова и снова выгонял скот, надеясь удержать ее, не дать ей уплыть в иные воды.
Вчера разговор зашел о критике Шопенгауэром трансцендентального идеализма Канта. Она не очень помнила, удалось ли им прийти к чему-то важному, зато с удовольствием вспоминала ужин: большое блюдо запеченных листьев красной капусты с сыром фета, чудесно приправленным шпинатом и измельченным грецким орехом. На десерт подавали парфе из черной смородины, а затем выдержанный французский коньяк, купленный лично хозяином прошлым летом.
Теперь она ехала домой и думала о другом. По радио звучала пьеса «Для Алины» Арво Пярта: глухой ритм во вступлении, а затем две минуты виртуозно скомпонованных звуков. При этом главная суть проявлялась в тишине между звуками, в ритме между музыкальными молекулами, в насыщенном молчании.
Музыка Пярта выражала то, что являлось отправной точкой для любого талантливого искусства, а именно тихое присутствие. Вневременное существование. Космос внутри каждого человека – вот что ощущалось между звуками в произведениях Пярта.
Она представляла себе это как ничто.
Как то, что есть ничто, а не то, что есть ничто. Как бодрствующую пустоту, скорее открытую, чем опустошенную. То, что является всем. И ничем. Одновременно. Единая жизненная сила, выражающаяся в постоянно изменяемых формах физического мира, очевидно наделенная чувством юмора и страстью к многообразию – одних жуков насчитывается триста пятьдесят тысяч видов. Некоторые из них, передвигаясь, скручивают задними лапами шарики из экскрементов, другие имеют большие рога посередине лба, или антенны, похожие на веера.
Эти физические проявления представлялись Майе лишь внешним слоем действительности, изменчивой оболочкой мнимого многообразия, скрывающей фундаментальное единство всего сущего. В индуизме эта оболочка называется «майя», именно оттуда она взяла свой псевдоним, который постепенно полностью заменил ее настоящее имя Магдалена.
Она думала о тех физических формах, которые только что увидела в музее. Болотные люди. Столько лет пролежавшие в вечной земле, пока над ними сменялись целые эпохи. А теперь их выставляют в герметичных стендах, лишенных жизни, но защищенных от тлена. Как очевидное доказательство того, что не это составляет сущность человека.
Такие мысли посещали Майю всякий раз, когда она видела мертвое тело. И каждый раз при встрече с убитыми горем родственниками ей хотелось крикнуть: «Подождите! Вы что, не понимаете, что умерло только тело!» И вместе с тем – уважение именно к этому телу, к этому дыханию вечности, священному, как и все другие формы вокруг нас, которые рождаются и умирают, загораются и гаснут.
Если бы мы только знали, как мы светим.
Когда она вернулась домой, сумерки уже подступили совсем близко. Она вышла из машины и медленно прошла через сад. Вся листва с обоих больших каштанов опала буквально за пару дней, образовав на земле огромное золотистое одеяло. Майя долго смотрела вниз, размышляя, оставить ли листья тут гнить или попросить кого-нибудь убрать их. Дом и сад – все это было для нее новым опытом. Она оказалась ко многому не готова.
Майя села на длинную облупленную деревянную скамейку у дома, представляя себе, как когда-то тут сидели рабочие, отдыхая на солнышке, прежде чем вернуться в полутемную мастерскую. Она покрутила кольцо на среднем пальце, туда-сюда, туда-сюда. Много лет назад это кольцо подарил ей друг. Тонкая серебряная змейка, обвивающаяся вокруг пальца.
Змея ужалила тебя, Майя. Ты никогда уже не станешь прежней. Теперь ты будешь той, кто ты есть. Той, кем всегда была.
Сердце Майи раскрылось, мозг отключился, и все впечатления за день словно прошли сквозь нее, истории о мягкой земле и жестких ударах. Майя слышала, как звуки распространяются у нее внутри. Она не знала, откуда они взялись и зачем пришли к ней. Просто слышала, как удары гулко звучат в ее теле.
Тук, тук, тук.
В следующую секунду ее озарило.
Кол.
Когда Майя фотографировала на болоте, она споткнулась обо что-то, торчащее из-под земли. Это была не ветка и не корень, а нечто более твердое.
Скорее похожее на кол.
Прошло несколько часов, прежде чем эта мысль всплыла на поверхность, но теперь, когда это произошло, ее охватило нетерпение. Собственно, терпением она никогда не отличалась. Ей нужны были ответы прямо сейчас.
Брусничную девушку проткнули колом более двух тысяч лет назад.
Майя пошла в гараж. Может быть, там найдутся какие-нибудь инструменты? Она даже не проверяла, что здесь оставили предыдущие жильцы. Помнила только, что в глубине громоздилось множество вещей.
В углу стояли грабли, вилы, топор и… вот она. Лопата. Майя схватила ее и побежала обратно в машину.
Через несколько минут она была уже на парковке у болота.
4
Его глаза подрагивали под тонкими веками. Натали заметила, как дернулась его верхняя губа. Она сидела тут уже больше двух часов.
Мама Юханнеса составила график дежурства таким образом, чтобы рядом с ним почти всегда был кто-то, кого он знает. Подключились и ребята из школы.
Новость о том, что операция не понадобится, мать Юханнеса восприняла со смешанными чувствами волнения и облегчения. Врачи сказали, что остается только ждать, когда спадет отек и Юханнес очнется. Если повезет – обойдется без серьезных последствий.
А пока доктора могли лишь поддерживать функции тела – регулировать температуру, солевой и водный баланс, работу почек и легких, циркуляцию крови. Следить за тем, чтобы все органы получали необходимое питание, чтобы кровь снабжалась кислородом и избавлялась от углекислого газа.
А Натали приходила в палату номер одиннадцать реанимационного отделения больницы на три часа три раза в неделю.
В первые дни она молча сидела на стуле у кровати. Просто сидела и смотрела на его лицо. Вставала, подходила к окну. Осматривала парковку. Снова садилась. Время от времени подходила медсестра, чтобы сменить лекарство в капельнице или проверить состояние больного. Иногда заходила вторая сестра, и они вдвоем переворачивали Юханнеса. Они перемещались по палате, как два безмолвных существа, ничем не привлекая внимания, словно оберегая священную неприкосновенность пациента и его посетительницы.
