Молчание.
– Хочешь пива? Или чего-нибудь покрепче? – спросил он.
Она поежилась.
– Знаешь, мне завтра рано вставать. Я ненадолго.
– Ладно, – ответил Юханнес, покосившись на нее. – В любом случае, я рад, что ты приехала сюда. Надеюсь, я не отпугну тебя, показав мое истинное я, – сказал он мягко, обводя жестом комнату.
Натали вздрогнула. «Истинное я… Что он хочет этим сказать?» Но тут же напомнила себе, что Юханнес понятия не имеет, откуда она и кто она такая на самом деле.
– Вообще-то, я немного голодна, – сказала она. – А ты? У тебя есть что-нибудь?
Юханнес направился в кухню.
– Две пиццы в морозилке, подойдет?
За едой они играли в «Яцзы» и слушали Монику Зеттерлунд и Bill Evans Trio. Звуки песни Come Rain Or Come Shine наполняли комнату.
– Веточка брусники в бокале с коктейлем, – сказал Юханнес, выбрасывая двойки.
– Вот как! – произнесла Натали. – Какая еще веточка?
– Кто-то так сказал о Монике Зеттерлунд. Кажется, этот, высокий и рыжий. Таге Даниэльссон.
– Точно. Тот самый, который написал монолог о вероятности, – Натали взглянула на кости. – Ты действительно не будешь перебрасывать?
– Зачем? Семь очков, мне вполне хватит. А ты? – продолжал он.
– Я? Что я?
– Чем бы ты была? Если представить себе растение в каком-нибудь сосуде?
– Понятия не имею. Но уж точно не в коктейльном бокале.
– Я знаю, – сказал Юханнес. – Деревянная кружка. Такая, на кожаном шнурке, чтобы повесить на шею.
– А какое растение?
Он задумался.
– Может быть, роза.
– Роза? Боже мой, как скучно.
Юханнес внимательно посмотрел на нее. Что-то серьезное было в его взгляде.
– В первую очередь я думаю не о красоте этого цветка. И не о благоухании.
– А о чем тогда?
– О его многослойности. И еще… – он явно колебался. – О том, что роза бывает, как бы это сказать… Колючей – неверное слово. Скорее сопротивляющейся.
– Сопротивляющейся? – повторила она, растягивая слово и чувствуя, как лицо заливает краска. – Что ты хочешь этим сказать?
– Извини. Это было бестактно с моей стороны. Давай в другой раз.
Натали набрала побольше воздуха в легкие и бросила кости.
– Все в порядке. Мне все равно пора идти. Уверена, ты выиграл. Несмотря на неудачный последний раунд.
Натали встала и направилась в прихожую одеваться. Натягивая куртку и наматывая шарф, она рассматривала картинки на стенах.
– Расскажи мне немного о своих работах, – попросила она. – Чем ты занимаешься?
Он поднялся, засунул руки в задние карманы джинсов.
– Шут его знает. Просто рисую. У меня внутри какая-то тяжелая радость, которой необходимо дать выход.
Натали обернулась к нему.
– Что ты сказал?
Юханнес смущенно опустил взгляд.
– Понимаю. Это, наверное, не самое типичное воплощение художника.
– Тяжелая радость? – переспросила она.
– У меня всегда было чувство, что жизнь изначально дается как большое счастье. И с каждым событием она становится еще прекраснее. Не знаю, как бы я вместил в себе всю эту радость, если бы не давал ей выход.
– Прекрати, – сказала Натали. – Ты меня разыгрываешь.
Он покачал головой.
– Это правда. Я такой, какой есть. Либо принимай, либо отказывайся.
– О боже, – Натали завязала шарф узлом. – А ты когда-нибудь анализировал, почему ты такой?
– Моя теория такова: я был всего в нескольких минутах от того, чтобы вообще не появиться на свет. Поэтому у меня ощущение, что все в жизни – это бонус. Каждая секунда. Даже трудности приносят мне своеобразную радость. От того, что я все это проживаю.
Натали вытаращила глаза.
– А почему ты был в нескольких минутах от того, чтобы не появиться на свет?
– Мой отец вышел из дому за сигаретами сразу же после того, как я был зачат. Он споткнулся, упал, ударился головой о камень и умер. Сперматозоиды, оплодотворившие яйцеклетку, из которой и появился я, только-только успели выйти наружу. Я не шучу, речь идет о минутах. Я был не больше одного деления клетки от роду. Мама утверждает, что папе так хотелось покурить, что ей пришлось уговаривать его сначала заняться любовью. Так что… жизнь моя висела на волоске, можно так сказать. С другой стороны, так обстоит дело со всеми людьми. Все это настолько невероятно – почему на свет появляемся именно мы. Просто в моем случае это особенно отчетливо видно. – Он пожал плечами. – Хотя откуда мне знать? Может быть, это просто генетика. В роду моего отца, похоже, у всех в крови радостное отношение к жизни. А вот со стороны матери, наоборот, сплошная шизофрения и депрессия.
Натали поняла, к чему идет разговор, и поспешила его закончить.
– Все-таки хорошо быть жизнерадостным, – сказала она, подняв брови.
– Ну-у!.. – он скорчил гримасу. – Жизнерадостный. Звучит прямо-таки сексуально.
Он сделал глоток пива. Натали рассматривала его руку, в которой он держал бутылку. Длинные тонкие пальцы. Как бы они дотрагивались до ее кожи, если бы она позволила, как ласкали бы грудь, как проникали внутрь?
– А ты?
– Что я?
– Какие у тебя скрытые дефекты? – спросил Юханнес, ставя бутылку.
Натали продолжала рассматривать рисунки на стене.
– Во всяком случае, такого количества радости во мне нет, – произнесла она.
Какое-то время они молчали. Слышался только звук ее шагов, когда она переходила от картины к картине.
– Ничего страшного, – сказал он наконец осторожно и подошел к ней. Положил руку ей на спину. – Во мне ее столько, что хватит на двоих.
Натали повернулась к нему, и что-то у нее внутри оборвалось.
Они долго стояли и смотрели друг на друга. Юханнес не отводил взгляда, не пытался разрядить обстановку шуткой, просто принимал все как есть. Чувство чистоты, близости, контакта.
Свет играл в его карих глазах, скользил по кругу, останавливался, разворачивался. Через несколько секунд или минут она дотронулась кончиками пальцев до его руки, затем сняла с него свитер. Они раздевали друг друга прямо на полу в коридоре, сбрасывая одежду так же быстро, как опадает листва с осенних каштанов, и сплелись наконец в едином клубке из кожи и волос, рук и ног. Потом за руку дошли до кровати и уснули.
7
На следующее утро Натали проснулась с давящим ощущением глубокого недовольства в груди.
