Вот тогда на горизонте возникает шанс – невозможная возможность человеческой свободы. Не более чем пустой смех, обращенный в никуда – но в том-то всё и дело, в том-то и дело.
На полях: искусство негативности
«Милое воображение, за что я больше всего люблю тебя, так это за то, что ты ничего не прощаешь.
Единственное, что еще может меня вдохновить, так это слово „свобода“. Я считаю, что оно способно безраздельно поддерживать древний людской фанатизм. Оно, бесспорно, отвечает тому единственному упованию, на которое я имею право. Следует признать, что среди множества доставшихся нам в наследство невзгод нам была предоставлена и величайшая свобода духа. Мы недостаточно ею злоупотребляем. Принудить воображение к рабству – хотя бы даже во имя того, что мы столь неточно называем счастьем, – значит уклониться от всего, что в глубине нашего существа причастно к идее высшей справедливости. Только в воображении я способен представить себе то, что может случиться, и этого довольно, чтобы ввериться воображению, не боясь обмануться (как будто бы и без того мы себя не обманываем). Однако где же та грань, за которой воображение начинает приносить вред, и где те пределы, за которыми разум более не чувствует себя в безопасности?»
Андре Бретон – «Манифест сюрреализма».
Контркультура – явление экономическое, его главная задача состоит в том, чтобы восстановить справедливый баланс в циркуляции внутрикультурных элементов. Исходя из врожденной неполноценности и односторонности европейской культуры, испокон веку предпочитавшей одни свои элементы другим
[190], контркультура выступает в роли ни много ни мало индикатора справедливости – она восстанавливает в праве на культурный обмен то, что было веками поставлено за пределы равноправного обмена. Именно поэтому справедливость контркультуры вызывала у среднего человека скорее страх и отвращение, нежели радость и уважение, ведь речь шла о совершенно чуждом для него содержании, а чуждое в мире белых людей воспринимается с повышенной враждебностью.
Конечно, у контркультуры XX века, если понимать ее как диалектику просвещения и возвращение вытесненного в рамках эпохи Модерн, были свои ангелы-хранители – даже если сами бунтари и смутьяны давно забыли или вовсе никогда не знали этих имен. Но в последнее верится с трудом, ибо имена знакомые до оскомины: Маркс, Ницше, Фрейд. Три учителя, три фундаментальных и основополагающих жеста по подрыву просвещенческого монолита, три подлинных террористических акта на полях теории. Три принципиальных объекта и три линии его освобождения: труд – соответственно, освобождение праксиса; воля – соответственно, освобождение этоса; секс – соответственно, освобождение псюхе и сплетенного с нею фюзиса. Все вместе – грандиозная попытка трех фактически не связанных друг с другом движений к освобождению человека из-под власти того антропоцентрического образа, который создается в рамках нововременной доктрины просвещения.
Европейская теория XX века, сначала в рамках ее кризиса, затем в рамках ее причудливой постмодернистской фазы, вся построена на трех этих конститутивных актах (были к тому же, бесспорно, и другие важные фигуры – скажем, Кьеркегор, который бы проходил по линии освобождения f des-pistis – однако были они скорее в качестве исключения, и влияние их несравнимо с влиянием титанов контрпросвещения). В свою очередь, практика, и прежде всего художественная практика, либо следовала за теорией, либо также была теоретична.
Бит-поколение, и это нетрудно проверить, в той же мере прочитывается через эти три акта: свобода жизнедеятельности (прежде всего неприкаянность Керуака), свобода морали – и от морали (прежде всего радикальный аморализм Берроуза), свобода сексуальности (прежде всего раскованный эротизм у Гинзберга). Теперь сосредоточимся на главном.
Маркс и освобождение труда. Труд, или праксис, есть основной фактор антропогенеза, есть двигатель истории, средоточие человеческой жизни. Неслучайно поэтому именно труд, исток власти человека над природой и над миром объектов, есть также исток власти человека над человеком, или точка превращения субъекта в объект. Один человек овладевает другим, присваивая себе его труд. В раннем рабовладельческом обществе раб – это тот, кто трудится за своего господина, кто существует лишь для того, чтобы выполнять самую тяжелую, черную, ручную работу. Жизнь раба полностью сводится к его труду на благо господина, а господин, в свою очередь, получает возможность (и прежде всего время) заниматься собой, создавать, к примеру, искусство и философию, которые ведь и суть те цветы зла, которые взросли на крови безымянных порабощенных трудяг, как и аналогичные им занятия политикой. Это наиболее чистый вид господства.
Позже господство преобразуется и усложняется, на переходе к капиталистической системе господин, теперь уже деловитый буржуа, не владеет рабом напрямую, он вступает с рабочим (вот новое имя раба, причем того же корня) в хитрые отношения, в которых рабочий, продавая свой труд ввиду неимения за душой ничего иного, вливается в обширный рынок дешевой рабочей силы. Капиталист-эксплуататор присваивает себе труд рабочего, извлекая из него прибавочную стоимость и, соответственно, богатея на том труде, который он волен оценивать так, как ему заблагорассудится. Единственный выход из ситуации капиталистической эксплуатации – это революция, в которой пролетариат возвращает свой труд себе и на прочной основе освобожденного труда строит справедливое социалистическое общество, то есть общество свободных трудящихся без эксплуататоров. Нет сомнения, что проект социалистического общества есть гораздо более прогрессивная и непротиворечивая модель общественного развития, нежели капитализм (…и шизофрения), всё более проваливающийся в бездну своего интегрального солипсизма.
Конечно, отнюдь не все последователи Маркса были пролетариями – как, впрочем, и сам Маркс (он, как мы знаем, не был также и марксистом). Впечатленные им интеллектуалы распространили понятие эксплуатации на широкую область культуры (Франкфуртская школа), которая устроена так, чтобы из жизни индивида извлекалась максимальная польза для тех, в чьи руки стекаются магистральные финансовые потоки. Вся жизнь современного человека, по сути, механистична и операциональна, она представляет собой тяжелое трудовое рабство, ни в коей мере не преодоленное в прошлом, но существенно изменившее свою структуру. Значит, не только для пролетариата, но для всего общества единственный путь к спасению – это освобождение труда, как физического, так и интеллектуального, хотя, очевидно, граница между ними со временем стирается.
Человек контркультуры выходит из подчинения, бросает рабский труд и решительно разрывает те коммерческие и социальные связи, которые вписывали его в общество потребления, рабства и подавления. Дин Мориарти, конечно, не марксист, но он вывел из Маркса одно принципиальное следствие: они владеют тобой через твой труд, поэтому, чтобы стать свободным, нужно вернуть себе свой порабощенный праксис.
