*
Идентичность – слово не из бит-словаря. Напротив, оно обозначает всё чужое, всё то, что стояло противной печатью на лицах WASP из фашистско-маккартистских 1950-х, всё то, от чего битники с отвращением отталкивались и уносились куда подальше. Это слово для чего-то слишком уж собранного, а не разбитого. Собранным же быть нельзя, нужно быть разве что пересобранным, но это в мечте, в некотором далеком мерцающем будущем, а прямо сейчас надлежит быть разбитым – вдребезги. Как говорил Херберт Ханки, давший в проброс имя целому поколению: Man, I» m beat… Надо быть вечно разбитым – это понимает Джек Керуак, понимает и отчаянно спивается.
Бит-поколение сложилось и далее существовало как обновленческое, революционное движение, ищущее нового человечества и нового человека в нем. Ищущее человека мечты – и в этом смысле движение исконно американское, в греховном XX веке поднимающее пыльные знамена забытой идеи того, поистине Нового света, в котором всё должно было быть по-новому. Идентичность в этом смысле была контрреволюционна, она была жестом, уводящим вспять, косным усилием по сбережению status quo, который ведь и должен быть преодолен для прихода нового человечества.
Как же так получилось, что Керуак в какой-то момент будто раздваивается: бывший радикальный прогрессист, борец за нового человека на новой земле встречается с тем – другим, исповедником идентичности и ревнителем старого порядка, консерватором, католиком, американским бретонцем? Ответом может быть лишь тот ужас, испытанный путником на одной из его дорог, сродни тому ужасу диких джунглей, который испытывали Берроуз и следом за ним Гинзберг в Южной Америке. Ужас, который как молния с сердитых и серых небес и рассек путника надвое, что и послужило причиной медленного самоубийства бывшего Короля Битников – а такое пьянство является именно самоубийством, тут уж гадать не о чем
[215]. В чем природа этого ужаса, о чем он готов нам рассказать?
Следуя логике всего вышесказанного, нам придется сделать следующее предположение. Сталкиваясь с американской идентичностью 1950-х годов, бит-поколение занимает в ее отношении подчеркнуто негативную позицию. В отрицательном жесте молодых и злых, говоря заведомо широко, художников эта идентичность должна быть деструктурирована и таким образом уничтожена – отсюда и пафос деяния от противного и демонстративное позволение себе всего, что запретно в мире ненавистной средней идентичности. Пожалуй, если бы битники ограничивали свои устремления только этой негативной фазой, они были бы похожи на куда менее интересных панков из грядущих 1970-х. Но битники, являясь всё же именно художниками, то есть творцами, двигались дальше. Так, мы переходим – или должны были бы перейти – ко второй фазе, позитивной фазе или фазе создания нового человека, уже не обладающего прежней идентичностью, ныне разобранной на части и выброшенной на помойку истории. Думаю, в этом самом моменте перехода от старого к новому, от негативной фазы к позитивной, Керуака и поджидал его ужас, который всё изменил.
Так что же не так с этой второй, позитивной фазой, что не так с новым человеком? Ответ на этот вопрос, как теперь представля ется, является решающим в свете главной трагической загадки бит-поколения – как исторического и социокультурного явления: почему же проект Великого Отказа, объявленный битниками в художественной и экзистенциальной плоскостях, потерпел крах? Почему вместо Нового Адама и Нового Света мир получил одномерного человека и старый добрый фашиствующий империализм взбесившегося либерального мира?
Мы попробуем ответить на эти вопросы в заключительной части нашего повествования. Пока что нам нужно констатировать смерть. Однажды в 1968 году, когда молодежь предавалась свободной любви по рецептам стареющих битников, икона бит-поколения Нил Кэссиди, он же Дин Мориарти, отправился в путь, накидавшись сверх меры наркотиков и алкоголя. Наутро его нашли, лежащим на железнодорожных путях. Он был мертв.
Через год, в 1969 году, умер и Джек Керуак. Последние годы, месяцы, дни он в основном проводил у телевизора, потягивая пиво, время от времени прикладываясь к бутылке виски. Изо дня в день. Каждый день. Его остановил, что было ожидаемо, цирроз печени. Он умер в реанимации, не приходя в сознание.
Long live the king.
Вскоре после смерти Короля Аллен Гинзберг устраивал чтения в Йельском университете. После того как он закончил читать, последовали вопросы. Кто-то спросил про Керуака: почему он вообще так важен, почему все с ним носятся, ведь он под конец почти ничего не делал, к тому же был правым, был консерватором и прочее?.. Аллен раздумывал над ответом около минуты. Потом он сказал: дело в том, что Керуак всё это начал. Он был первым, кто перетряхнул наше сознание. А всё остальное – это просто развитие того изначального импульса
[216].
Джек Керуак был первым.
Новое тело Адама
«Бизнес – это следующая ступень после Искусства. Я начинал как коммерческий художник и хочу закончить как бизнес-художник. После того как я занимался тем, что называется искусством, я подался в бизнес-искусство. Я хочу быть Бизнесменом Искусства, или Бизнес-Художником. Успех в бизнесе – самый притягательный вид искусства. В эпоху хиппи все принижали идею бизнеса, говоря: „Деньги – это плохо“ или „Работать – плохо“, но зарабатывание денег – это искусство и работа – это искусство, а хороший бизнес – лучшее искусство».
Энди Уорхол – «Философия Энди Уорхола».
«Если раньше искусство было, в сущности, лишь утопией, или, иначе говоря, чем-то ускользающим от любого воплощения, то сегодня эта утопия получила реальное воплощение: благодаря средствам массовой информации, теории информации, видео – все стали потенциальными творцами. Даже антиискусство – наиболее радикальная из всех артистических утопий – обрело свои очертания с тех пор, как Дюшан изобразил ерш для мытья бутылок, а Энди Уорхол пожелал стать машиной. Все индустриальное машиностроение в мире оказалось эстетизированным; все ничтожество мира оказалось преображенным эстетикой».
Жан Бодрийяр – «Прозрачность зла».
Мне доводилось слышать историю про Адама, который украсил собою невинный мир, распахнув на широты свое любопытствующее пламенное сердце. Куда бы ни шел он, где бы он ни останавливался, всюду ему улыбалось златокудрое щедрое Солнце. Одно тяготило Адама-скитальца: следом за ним, куда бы ни вел его ветер, плелась безобразная черная тень, словно грязь, налипшая на его вольные ступни.
Так тяготился он своей тени, так стыдился ее, что однажды не выдержал и воззвал к дружелюбному Солнцу:
– О щедрый светоч, всё совершенно, что ты мне даешь изо дня в день, всё изящно и царственно, всё, кроме этого отвратительного отростка, преследующего меня тут и там, этой выжженной тени без лика и образа! Исполнись же милости к единственному своему сыну, вели ей убраться с моих утомленных глаз, вели ей рассеяться в воздухе и никогда не тревожить моих стремительных пят!
