Да и потом, одним залпом вы шарахнете по атакующей казачье-гусарской лаве, двумя? Какая, к черту, разница, все равно сметут! Так что готовность шотландских парней умереть была искренней и достойной всяческого уважения.
Умерли бы, и всенепременно, но то ли предвидел генерал Рыжов, то ли увидел спешившую на помощь 93-му тяжелую кавалерию Скарлетта, однако отвернул, прибегнув к старинному татарскому маневру: отступая, завлек драгунскую бригаду англичан между захваченными редутами, где уже обосновались две русские батареи.
Да и поговаривали, что сам русский главнокомандующий, увидев, насколько тонкая линия пехоты заграждает прорыв его войскам, сделал вывод, что это отвлекающий маневр и что где-то есть силы, гораздо значительнее одного шотландского полка. Потому-де и приказал отступить.
При этом некоторые шотландцы попытались контратаковать, но сэр Колин остановил их криком: «Девяносто третий, проклинаю всех нетерпеливых!» Так что до героической «обороны из последних сил» дело как-то и не дошло. Не было между шотландскими стрелками и нашей конницей той критической близости, что изображена на хрестоматийной картине Роберта Гибба. Хоть горцы и успели сделать даже не два, а целых три залпа с 800, 500 и 350 ярдов, но, понятное дело, ни одного из них нельзя было назвать даже стрельбой в упор. Где уж там «из последних»!
К тому же контратака английской тяжелой кавалерии была едва ли успешней атаки легкой. Увлекшись преследованием, кавалеристы лорда Лукана угодили под русскую картечь, но это было после…
А чуть ранее лейтенант Рональд Мак-Уолтер всматривался расширенными зрачками в несущуюся на него в клубах пыли и порохового дыма серую казачью лавину, ощетинившуюся пиками. Он ясно видел синие мундиры гусар с золотыми вспышками галунов и серебряные блики сабель, вслушивался в нарастающий грохот копыт. Свирепыми казались даже лошадиные морды, хотя других и разглядеть не получалось на таком расстоянии, так что лейтенант Мак-Уолтер не раз благословил в тот день устоявшуюся еще в начале века традицию горцев ходить в килтах. И, главное, что без нижнего белья. Вообще-то это было не очень уважаемой традицией всего нескольких обедневших кланов скандинавского происхождения, но тут оказалось настоящим спасением. Обладатель килта мог обмочиться от страха и не быть уличенным в этом – все «доказательство» уйдет в землю. А то потом так неловко пришлось бы в госпитале, куда Мак-Уолтера доставили в конце сражения с шариком картечи в бедре.
Уэст-Мидленс, Англия,
февраль 1855 года
«И все ж моя бедная Мэри сбежала… Куда, зачем? Попросту в Крым? Кто ее пустит? А если решилась вступить в отряд этой сумасшедшей леди Найтингейл, чтобы быть ближе к своему злосчастному наваждению, и теперь на дороге в Константинополь? И будет там, в крови, зловонии и гное, поджидать случая, когда ей повезет вынести из палаты отпиленную ногу жениха!»
Забыв набить трубку табаком, лорд Рауд сунул мундштук слоновой кости в редкие желтые зубы, но, спохватившись, полез щепотью в табакерку и, занимаясь забиванием трубки колониальной «Виржинией», стал думать несколько энергичнее: «Но что теперь делать? Полагаться на умения и опыт мистера Бамбла? Или предпринять что-то новое?»
О талантах «бегунов» граф был мало наслышан, да и то не из первых рук – появление их в провинции являлось большой редкостью.
NOTA BENE
«Бегуны с Боу-стрит» (Bow Street Runners) – жаргонное название специалистов по розыску беглых преступников и пропавших людей. Официально же они назывались «служащими» соответствующего магистрата (officers of magistrate) лондонской полиции и, по сути, являлись предтечами британского уголовного сыска – общеизвестного Скотленд-Ярда, которого на тот момент и в помине не было, как и собственно сыска.
И все же нельзя сказать, что «бегуны» вовсе не имели традиций.
Еще в 1448 году Генри Филдинг, тогдашний мировой судья Лондона, известный редкостной неподкупностью, подобрал себе с полдюжины помощников половчее и посообразительнее, которые и занялись ловлей преступников. Именно их и стали позднее называть «ловцы» или «бегуны» – что в семантике английского языка вполне замещаемо. «Бегуны с Боу-стрит» – так их окрестили по названию улицы, где находился тогда главный полицейский суд. Это в самом начале Веллингтон-стрит, Стрэнд, на площади, которую знаменитый архитектор Иниго Джонс выполнил как итальянскую пьяццу.
В провинции же розыск как беглых преступников, так и пропавших тетушек производился по старинке, то есть, по сути, никак. Такое положение дел сохранялось еще с полвека после реформы 1829 года, осуществленной министром внутренних дел Робертом Пилем, когда на улицах Лондона появились первые «синие лобстеры» – Blue Lobsters или «бобби» – по имени, понятное дело, самого Роберта.
Схема была вполне средневековая: мировой судья – а в их роли, как правило, выступали местные землевладельцы – поручал розыск своему констеблю, и констебль симулировал исполнение поручения в той или иной степени деятельно, ибо жалованья за свою деятельность не получал.
В то же время любому гражданину, который бы лично изловил преступника, полагалось «парламентское вознаграждение», а в случае пропавшей тетушки – буде ее кому искать – вознаграждение частное, что, собственно, и объясняло прыть «бегунов».
* * *
«Что ж делать? – вяло терзался сомнениями старый полковник прославленного известной доблестью афганского корпуса, привыкший полагаться на себя более, чем на туземную бестолочь. – Самому ехать в Лондон?»
Из газет и от знакомых в парламентском комитете он знал достоверно, что только один корабль нынче идет в Константинополь, – привезши раненых, теперь возвращается в Крым пироскаф Lion's Heart («Львиное Сердце»).
Лондон,
февраль 1855 года
«Львиное Сердце» – Мэри вновь перечитала название, отражавшееся в воде над огромным, как мельничное, колесом. Девушка вернулась из Гринвича, насмотревшись на раненых, в Лондон и теперь ждала, когда подойдет Бейвет, отправившийся в типографию за карманными Библиями и, по словам сотрудника госпиталя, собиравшийся вернуться на корабль.
Как ни странно, но Бейвет заметил Мэри раньше, чем она заметила его, ожидая на пристани, – в отражении на воде стало видно, как из-за плеча девушки выросла мрачная фигура, высокая и худощавая, в черной сутане с белым пятнышком римского воротника
[34] у основания шеи.
«Вот и он!» – сердце забилось так сильно, что, мгновение назад ежась от холода, Мэри вдруг почувствовала жар.
– Что? Где он? – почти вскрикнула она, забыв поздороваться и развернувшись так, что колыхнулся кринолин. – Он в госпитале? С ним все так плохо?
– С ним все хорошо, – скупо улыбнулся Уильям, немного потревожив на лице своем выражение равнодушной скорби. – Но это в какой-то степени и нехорошо… для вас. Пройдемте, – он взял девушку за локоть, очертания которого прорисовывались под плотной тканью ротонды. – Увы, леди Мэри, но полковой лекарь нашел его вполне выздоровевшим после ранения и не нуждающимся в отпуске на излечение. Сэр Мак-Уолтер в войсках под Севастополем и воюет примерно. Скажу больше… – он замолчал, выдерживая паузу, должную подчеркнуть особость момента.
