– О, да-да, – затрясла та старомодными буклями на висках, хоть мина ее при этом была самая кислая – будто ей чищеный лимон вместо мандарина подсунули.
Это порадовало лорда, и он, входя в кураж, добавил слезы в голосе.
– Дай я еще раз взгляну на мою милую Элизабет, – он протянул к девушке свои трясущиеся руки, которыми с утра еще довольно твердо держал крокетный молоток. – Где ее медальон? Я хочу облобызать драгоценный образ… – граф скатился до таких романных пошлостей, что даже миссис Керк, хоть и патронесса приюта для девочек, поморщилась как хозяйка лесопилки.
– Дай моим старым глазам вновь увидеть лицо, и без того неизгладимое из памяти старого солдата, – эпатировал граф, видимо, решив припугнуть «невесту» и старческим слабоумием. – Скорее же, ходячий портрет моей милой Лиз, иди ко мне, мой…
Лорд Рауд запнулся, вздернул косматые брови. Гримаса на вдруг побелевшем лице дочери его удивила, а когда на нежных щечках Мэри также внезапно вспыхнул румянец, то насторожила.
Граф так бесцеремонно уставился в лиф дочери, что она вынуждена была прикрыться ладонью, краснея. Взгляд же старика, напротив, чернея и тяжелея, медленно поднялся к ее лицу.
Джон-Ксаверий граф Рауд уставился из-под грозных бровей в серые глаза леди Мэри-Лукреции… и прочитал в них все. Вывод он сделал совершенно верный и куда ранее, чем дождался признания взахлеб, в котором слышалось не столько раскаяние, сколько упрямая и отчаянная злость. Да, глупая неблагодарная девчонка распорядилась медальоном по своей воле, вернее сказать, своеволию. И как?!
Нет, конечно, Мэри не могла продать – или того хуже – вульгарно заложить в ломбард драгоценную память матери. И без того в шкатулке на туалетном столике хватало вещиц, на которые можно выручить такую сумму, которую не мог бы дать граф срочно, а скорее и опасался бы – в свете последних фантазий дочери. Да и совести не хватило бы, точнее сказать, бесстыдства – все-таки «драгоценный образ незабвенной матери». Но вот подарить, как зарок верности, возлюбленному – вполне. Мордашками-то схожи как две капли – та, что незабвенная в памяти, и та, что трясется и мнет мокрый платок наяву.
– Да… – призналась Мэри.
В прошлом месяце, когда она бежала в Лондон встречать своего жениха (тот, к счастью, не смог приехать), она передала ему медальон.
– Черт бы побрал этих романистов! Всех этих сестер Бронте, Джейн Остин! – не выдержал граф. – А кто подумает о моем бедном сердце?! Кто?!
С тех пор казалось, что крик в замке за закрытыми дверями библиотеки не умолкал ни на минуту. Впрочем, однажды он смолк, сразу после истошного вопля, с которым старый граф бросил на полку орехового секретера письмо, где на конверте аккуратным почерком дочери значилось: «For John Ksaveri Earl Raud».
К несчастью, внутри конверта не было ничего похожего на: «Dear father, your measureless kindness which is remarkable for me
[65]…»
Старый граф с трудом прочитал письмо сквозь слюдяную муть слез, взявшихся внезапно, хоть в письме не было никаких апелляций к его душе. Мэри говорила только о себе: «Я еду к нему… Я надеюсь… Я верю…» И о своих чувствованиях: «У меня не осталось ни нервов, ни сухих платков… Прошу вас, не пытайтесь меня остановить…»
Джон-Ксаверий прочитал это, протирая попеременно то веки, то линзы старинного черепахового лорнета, и окончательно осел на кресло, на которое все никак не мог попасть, пока не оторвался от письма.
Добрых полчаса он бездумно смотрел в серый пепел мавританского зева камина, отчего-то видя в обугленных поленьях кости и ряды позвонков, точно как когда-то в пепле Кабула. Потом потянулся к витому шнуру звонка и некстати подумал, что пора бы уж задать взбучку прислуге – ленивец никогда порядочно не чистил ламбрекенов, которые по викторианской моде украшали даже каминную полку.
Однако взбучки не последовало. Вместо этого ленивый слуга был отправлен за мистером Бамблом на другой конец Мидленс-Мид – в тот раз, в феврале, не пригодился, но теперь, когда искать Мэри (и медальон), конечно, придется на том конце света, сыщик был бы кстати.
«Боже мой, что же теперь будет?! – озадачился лорд Рауд. – Ведь сбежала она не в Лондон, а на край света! Чертов край света!»
* * *
Мистер Бамбл, официальный служащий (officer) лондонского муниципального суда и хрестоматийный представитель континентального стиля бидермейер
[66], к тридцати годам внезапно обзаведшийся обаятельным брюшком и лобной лысиной, застрял в провинции. Вернее, почти застрял, потому что хоть и не поселился здесь, наведывался в эти края гораздо чаще, чем хотел бы.
В прошлый раз, в феврале, когда мистер Бамбл был приглашен для розыска леди Мэри, девушка нашлась сама – просто заявилась домой, лишив «офицера» двух третей премии, – однако обо всем прознала местная обывательница миссис Керк, которая поручила Бамблу розыск своего племянника.
Мальчишка оказался на редкость неугомонный и пропадал регулярно, каждый раз обогащая нашедшего его Бамбла на 10 фунтов. Иногда ради розыска приходилось основательно повозиться, потому что мальчишка сбегал даже в соседнее графство, но «офицер» все равно скучал. Иногда ему и вовсе казалось, что все побеги – не более чем инсценировка, призванная заманить Бамбла в силки неугомонного вдовства миссис Керк.
Счастливая тетушка, в очередной раз обретшая своего пропавшего племянника, неизменно принимала сыщика, чтобы вручить гонорар, в своем будуаре, обставленном в ориентальном стиле и пропитавшемся восточными благовониями. Этот антураж был явным намеком на то, что миссис Керк готова выражать благодарность весьма несдержанно, но Бамбл упорно делал вид, что намека не понимает.
Записка от графа застала сыщика почти прямо в будуаре, и Бамбл оказался весьма рад, что получил предлог поскорее ретироваться, пусть и знал наверное, что силки Керк опутывают и родовой замок Раудов, то есть вдова может запросто заявиться туда под предлогом взыскания долгов со старого графа.
Впрочем, поездка в замок радовала Бамбла только как возможность избежать худшей напасти. В прошлый раз сыщику пришлось впустую потратить в гостях у лорда довольно много времени. Старый граф был гостеприимен и, даже приглашая человека по весьма важному делу – для розыска пропавшей дочери, – считал недопустимым говорить только по делу. Вот и пришлось Бамблу обсуждать со стариком смерть русского императора Николая, ставшего добрым знакомцем каждого англичанина, в основном благодаря карикатурам и патриотическим росписям на фаянсе. Этот император, скончавшийся 18 февраля, почти одновременно с английским военным патриотизмом – фаянсовые кубышки для специй со львом, секущим розгами медведя, шли теперь за полпенни…
Однако в этот раз лорд Рауд не упомянул Николая I даже в контексте. Едва дав гостю время отдать прислуге новомодное пальто-реглан, хозяин замка заговорил о деле.
