Впрочем, достойный повод скоро представился.
– Кто, русские? – рассеянно переспросила Мэри, улыбаясь натужно, только в силу суровых требований приличия.
Перед ее глазами все еще впитывались в белую холстину алые брызги из-под рыжих завитков волос на развороченном виске, застывшее изумление в глазах Рональда, закатившихся под веки.
– Русские… – повторила она и, наконец, проследила взглядом за бесцеремонным пальцем юноши – французского су-лейтенанта, самым навязчивым и самым нелепым из моментально образовавшегося рядом с ней тесного круга плакальщиц.
И француз действительно был нелеп. В то время как все прочие наперебой сочувствовали горю юной леди, украдкой любуясь вытянувшимся ее личиком, игрой жилок на открывшейся шее и, в конце концов, рельефом лифа, месье Бертен не придумал ничего утешительней, как показать Мэри убийц ее Рональда. И, кажется, даже хвастал близким знакомством с этими злодеями.
– Мосье Пустынникофф! Мосье Соколовски! – кликал он, раздвинув аксельбанты и эполеты, теснившиеся вокруг Мэри и над. – Соколовски – это от Сокола, – сведуще пояснил он, картинно отбрасывая волосы за спину. – И, кстати, он участвовал в том же сражении, где погиб ваш жених…
Что тут должно было привлечь юную леди Рауд – то, что поручик был в числе косвенных убийц баронета Мак-Уолтера? Или то, что теперь она свободна от каких бы то ни было обязательств и, значит, вполне могла рассчитывать на «страдания молодого Бертена»?
Мэри посмотрела на него сквозь вуаль, а может – и сквозь самого су-лейтенанта, – и его счастье, что он не видел этот взгляд, иначе б охота до столь неуклюжих ухаживаний отпала бы надолго.
Впрочем, тут инициативу перехватил Виктор… и вряд ли более удачно:
– Очень приятно-с, – начал поручик Соколовский отчего-то по-русски и отчего-то даже с лакейским присвистом, что полагал всегда неприличным либералу, так что смутился, перевел совсем некстати на французский: – Я помню чудное мгновенье, – и тут окончательно потерялся.
Он уставился на Мэри, как сирота в кондитерской – на пирожное, чуть дыша и теребя воротник мундира.
Леди Рауд, коснувшись черного пуха перьев, отвела тень вуали, посмотрела теперь на поручика, и столько ненависти было во взгляде ее перламутровых глаз – впрочем, во взгляде отсутствующем. Вряд ли ее ненависть имела персональное предназначение – ничем в этом смысле поручик Соколовский не был лучше су-лейтенанта Бертена.
Что за судьба, очевидно вздумавшая преследовать Мэри, будто пуля, выпущенная вслед! Та самая пуля, что вынесла мозги баронета на госпитальную подушку, снесла с груди его гербовый медальон Раудов и наверняка разнесет в руке старого лорда фужер с его излюбленным самодельным джином – последней радостью его старости.
Все это так внезапно пронеслось в голове леди Рауд, что она даже не успела обдумать своих слов, которые пронесла почти машинально:
– Так это и вправду вы убили баронета Мак-Уолтера?
– Не имел чести, – не более обдуманно произнес Виктор и даже встряхнул головой, рассыпав на лбу продуманно уложенные локоны.
Мэри, кажется, наконец-то его заметила:
– Простите меня, что я, в самом деле, – она потерянно прикоснулась к выпуклому лбу кончиками пальцев.
– Но, кажется, вы нашли его после на поле боя? – вклинился вдруг неизвестно откуда офицер Бамбл с азартом гончей, унюхавшей след.
Соколовский посмотрел на краснощекого толстячка наполеоновской комплекции непонимающим взглядом.
– Простите?
– Баронет был в звании лейтенанта, командовал ротой 93-го егерского полка, того самого…
– Дамы из пекла. Ladies from Hell, – услужливо подсказал кто-то за спиной у Виктора.
– Да, я и впрямь находил какого-то шотландского лейтенанта сегодня поутру, когда мы разбирали… – поручик оживился, как сообразил, что Его Величество Случай подкидывает ему возможность запечатлеться для леди в несколько более выгодном свете: «Черт с ним – пусть даже плакальщицей ее горя. Ну да ладно. Женские слезы – вода. Прольются, и нет следа».
Однако разыграть столь удачную карту лейб-гвардейцу не удалось.
– Только, ради Бога, не сочтите мой вопрос за бестактное подозрение, – вдруг резво подхватил его под локоть «бегун с Боу-стрит» и чуть ли не насильно вытащил из-за стола. – Дело это конфиденциальное, – с извиняющейся гримасой оглянулся на публику сыщик, – и очень деликатное. Видите ли, этот медальон – не просто фамильная драгоценность Уэст-Мидленских графов, но имеет еще и некую особую ценность для юной леди Рауд. И в свете того, что случилось сегодня с ее женихом, – тем бóльшую. Видите ли, это ее залог, залог их любви, – с сугубо английской практичностью Бамбл тут же приступил к делу. – Я готов даже выкупить ее для бедной девушки за любые разумные деньги.
Соколовский услышал только последнюю фразу толстяка и вдруг вспыхнул так, что его шея снова пошла пятнами. Он посмотрел на мистера Бамбла почти гневно, но этот его гнев не обманул практичного англичанина ни на секунду, только призвал к большей изощренности. Мгновенно сообразив, что он на верном пути, сыщик уже не мог выпустить дичи. Но теперь следовало дать русскому путь к отступлению в спасительное комильфо приличий:
– Я ни на миг не сомневаюсь, что господин офицер в глаза не видел сокровища, но если он предпримет некоторые розыски, – мучительно потер мясистый лоб мистер Бамбл, будто и впрямь терялся, как бы провести дело с соблюдением всех требований чувства собственного достоинства, как известно, развитого у русских чрезвычайно. – Понимаю, в какое деликатное положение ставлю вас, но посмотрите на бедную Мэри, – трагически вскинул он брови, строя гримасу, чуть не плаксивую. – В этом ее, перевернувшемся с ног на голову, мире это было бы таким утешением разбитого сердца.
Поручик посмотрел. Показалось ему или нет, но трагическая блестка и впрямь сверкнула под черной вуалью на высокой скуле.
Через мгновение лейб-гвардии поручик уже и сам подхватил под руку штабс-капитана Пустынникова на пороге офицерского клуба:
– Идемте.
Севастополь,
внутренняя оборонительная линия
Такую же блестку, но только золотистую в свете масляного фонаря, заметил в тени девического капора и старый капитан-артиллерист на внутренней оборонительной линии на Городской высоте.
– Полноте, барышня. Вернется ваш суженый. Всенепременно вернется, – участливо и даже чуть испуганно произнес он, торопливо отводя фонарь от личика тонкого рисунка, искаженного почти детской гримасой страдания.
Пролетка с неизвестным седоком появилась тут уже более получаса тому. Фигурка, безошибочно определенная седым капитаном как девическая, несмотря на бесформенный контур этакой «самоварной клуши», долго и спотыкливо взбиралась на возвышение, бывшее всего лишь грудой кирпичного лома, и застыла на ней, определенно, не сводя глаз с подъема на IV бастион, бывший, по сути, огромной траншеей, по-прежнему утопающей в грязи. Там спускались и подымались солдаты, шагом шли офицерские лошади и осторожно, почти на руках, вырывали из грязи повозки с ранеными.
