И ведь не сказать, чтобы у них совсем не получилось стать семьей. Они старались. Правда, старались, но все оказалось слишком… Слишком-охренеть-как-больно.
Впереди, у ряда вишневых деревьев, постепенно разваливался старый каменный колодец, заполненный желаниями Джун доверху… Интересно, хоть одно исполнилось?
Тони не загадывал желаний с тех пор, как мать попала в реанимацию, но сейчас был как раз такой момент: обреченный, когда других средств не осталось, кроме как взывать к высшим силам. Поэтому он достал фунтовую монету из кармана, потер пальцем медно-цинковый профиль английской королевы и бросил в мутную глубину, услышав тихий всплеск.
Он попросил, чтобы Джун осталась в Шотландии. Нельзя, чтобы она уехала из-за их ссоры, да еще в прошлое, от которого упорно бежала столько лет.
Джун
Она не сразу вернулась в дом, а когда все-таки собралась с духом, то уже стемнело. Беккеты – отец и дочь – готовили ужин на кухне. Джун забралась на стул, вывела замерзшим пальцем узор на столешнице и тихо позвала:
– Холли…
– М-м?
– Я тут подумала… я уеду из Эдинбурга после Рождества.
– Куда? – насторожилась та.
– В Штаты вернусь.
Подруга отложила сырую морковку и переглянулась с отцом.
– А как же учеба? Тебе еще полтора года, – сходу начала торговаться Холли.
– Заберу документы, переведусь… придумаю что-нибудь.
Тем более от репутации в универе только мокрое место осталось.
– Нет… нет! Так нельзя. Ты не можешь из-за какого-то парня перечеркивать свою жизнь!
– Это не из-за него. Это ради него.
– Что ты имеешь в виду? – всполошилась Холли. – Есть какая-то причина, да? Ты чего-то недоговариваешь?
Джун тяжело сглотнула.
– Я не могу с ним остаться, иначе у него возникнут большие проблемы с бизнесом из-за меня.
– И он позволил тебе жертвовать собой, своим будущим?!
– Нет, он ничего не знает. Зачем? Пусть живет спокойно.
…пусть женится на подходящей, идеальной наследнице, вроде Фрейи Синклер, которая удовлетворит даже избирательную миссис Паркер.
Холли начала грубо материться, но отец остановил ее. Тронул за руку и многозначительно намекнул, что лезть в чужие отношения – себе дороже.
Но вечером, когда они заканчивали ужинать в гостиной, у электрического камина, сидя на полу вокруг небольшого турецкого столика – в семье любили традиции разных стран – то мистер Беккет сам поднял эту тему.
– Джун, ты ничего не съела.
– Аппетита нет.
– Тогда вина выпей.
– Голова еще сильнее заболит.
– Так нельзя, – укорил он, и она подумала, что он имеет в виду ее голодовку, но Мартин вытер губы салфеткой и продолжил: – За свое место под солнцем надо бороться.
Джун все же взяла бокал с белым вином и, прислонившись спиной к дивану, устало ответила:
– Для меня нигде нет места.
Мартин фыркнул, поражаясь ее депрессивному настроению:
– И не будет, пока не отвоюешь. Я несколько лет за тобой наблюдаю и, знаешь, Джун, ты совершенно безответственная по отношению к себе. Судьба вкладывает тебе в руки подарки, а ты отдаешь их другим. Кто так делает?!
Она растерянно пожала плечами, задерживая сухое, слишком кислое вино во рту и не зная, выплюнуть или проглотить.
– Папа, не заводись! – осадила его Холли, но мистер Беккет зачесал пальцами распущенные длинные волосы и взмахнул руками:
– А ты тоже хороша! Только идея для альбома начала складываться, как ты сразу струсила и пригласила в группу первую встречную!
– Разве Сиенна не подходит? – удивилась Джун.
– Какая к черту Сиенна?! – заявил Мартин. – Полная дисгармония, глазам тошно. Холли боится одна выходить в мир. Крутится по клубам годами, голос стирает впустую. Ты ее хоть как-то мотивировала дальше двигаться, а сейчас она опять на попятную.
Он раскраснелся, бледная кожа на руках и лице пятнами пошла от жара электрического камина и возмущения. Холли тоже налилась, как помидор, и до Джун дошло:
– Ты мне соврала! Сказала, что Сиенна классная и все хорошо.
– А что я должна была говорить?! – так же, как и отец, вспылила Холли. – Ты бы себя живьем съела, терзаясь, что бросила меня. Пришлось врать! Тем более ты сама не хочешь петь. Не заставлять же тебя. А одна я боюсь!
– Почему?!
– Боюсь, что скажут, будто дочка Мартина Беккета – бездарь.
Лицо Мартина вытянулось, как у кенгуру; он тяжко вздохнул, поражаясь:
– Холли, что за мысли?
– Обычные мысли.
– Ты не бездарь. У тебя талант.
Та опешила, вытаращив глаза:
– Правда?
– Конечно.
– А раньше ты сказать не мог?!
– Я думал, ты знаешь, но ленишься работать.
Повисла долгая-долгая пауза, а потом Холли шумно выдохнула:
– Офигеть. – Она рассмеялась, закрыв лицо ладонями, и повторила: – Офигеть! Нет, ну что за жизнь?!
Мартин обнял ее, притягивая к себе, и на его длинных пальцах сверкнули перстни, напомнив почему-то о прабабушке Эвери, о взгляде, которым та наградила Джун: словно увидела луч света в темноте.
И действительно, Джун стала лучом света для Холли. Для Цезаря. Для кого угодно, но только не для себя и не для Тони.
Она в шоке посмотрела в бокал с вином и увидела размытое отражение реальности. Болотные глаза. Болото.
– Мне вот интересно, – произнесла она задумчиво. – Если у кота семь жизней, то сколько есть у человека? Сколько попыток мне надо, чтобы научиться жить?
Холли кивнула, словно подумала о том же, а Мартин подпер подбородок кулаком и задумчиво улыбнулся, обращаясь к Джун:
– Ты иногда напоминаешь мне Иден.
– Вы были знакомы?!
– Да, в юности несколько месяцев вместе работали в «Руке Конхобара».
– Нет! Не может быть!
– Еще как может.
Совершенно не получалось представить Мартина в образе юного официанта, который в свободную минуту шутил с Иден, а может, даже подыгрывал ей, стуча по барной стойке ладонью, когда будущая жена Фрэнка пела гимн клана Макгрегоров…
А сам Фрэнк в это время сидел среди посетителей и слушал… и даже представить не мог, что вот этот длинноволосый парень в будущем станет его любимым рок-музыкантом. Зато точно знал, что девушка, которая забралась на барную стойку, станет частью клана Андерсонов.
Джун отставила бокал и сложила руки на коленях, вспоминая образ рыжеволосой богини, чей дух до сих пор жил в Изумрудном саду.
