Однако любой, кому повезет повстречать одного из тех людей, которых мы называем великими, заметит, что нет какой-то особенной черты, объясняющей их выдающиеся достижения. Вместо этого (по крайней мере, как мне кажется) мы обнаруживаем удивительную смесь обычных на первый взгляд ингредиентов
[123].
Они высоко квалифицированы в своих областях. (Само по себе это качество мы называем просто «компетентностью».)
Они более обычного уверены в себе. (Следовательно, легче относятся к насмешкам со стороны окружающих.)
Они часто продолжают бороться, когда другие уже сдались. (Но другие могут назвать это просто упрямством.)
Они накапливают большой диапазон способов мышления. (Но тогда им понадобятся более совершенные методы переключения.)
Они обычно подходят к делу новаторски. (Так делают и другие, хотя и реже.)
Их системы самоконтроля более совершенны. (То есть они тратят меньше времени на нерелевантные цели.)
Они отвергают многие популярные мифы и убеждения. (Особенно в отношении того, чего якобы «невозможно достичь».)
Они склонны больше думать о времени. (Они меньше растрачиваются на бесполезные размышления.)
Они виртуозно объясняют, в чем заключается проделанная ими работа. (Меньше вероятность, что их труд останется незамеченным.)
Они, как правило, хорошо умеют назначать коэффициенты релевантности. (То есть многому учатся на примере малого.)
В каждом из нас есть доля этих качеств, но мало у кого можно встретить их все, да еще развитые до необычайного уровня.
Читатель: Каждая из этих черт, пожалуй, поможет объяснить, как обычные люди решают повседневные задачи. Но такие великие мыслители, как Фейнман, Фрейд и Азимов, наверняка должны обладать некой самобытностью.
Вот статистический аргумент, опровергающий теории о том, что гениальность коренится в каком-то уникальном даре или характеристике:
Предположим, что существует, скажем, двадцать черт, способных сделать человека исключительным, и предположим, что у каждого человека есть равные шансы развить в себе каждую из них. Следовательно, можно ожидать, что только один из каждого миллиона продемонстрирует все эти двадцать черт.
Однако, даже если этот аргумент верен, он не проливает света на то, почему у этих конкретных людей развились столь многие из этих особенностей. Например, возможно, чтобы приобрести так много подобных качеств, необходимо сначала выработать необычайно эффективные способы научения. В любом случае существует множество убедительных доказательств того, что за многие из наших психических особенностей в значительной степени отвечает наследственность. Однако я подозреваю, что еще более важны последствия удачных ментальных происшествий. Например, большинство детей учится различным способам раскладывать кубики в столбики и в ряды, и если окружающие похвалят результат, дети, возможно, продолжат совершенствовать эти новые навыки. Затем некоторые из них также, возможно, начнут в игре учиться новым способам думать. Однако ни один внешний наблюдатель не способен видеть эти психические события, так что этим детям придется овладеть искусством хвалить самих себя! Это означает, что когда такой ребенок совершит нечто замечательное, посторонние не увидят ясной причины этого – и, скорее всего, опишут новоприобретенные навыки этого ребенка в таких терминах, как талант, одаренность, особенность или дар.
Психолог Гарольд Г. Маккерди высказал предположение, что существует еще одна «счастливая случайность», ответственная за исключительные черты у ребенка, и это – исключительные родители.
Маккерди, 1960: Результаты данного исследования биографической информации на образце из двадцати гениев демонстрируют, что типичная картина развития включает в себя следующие важные аспекты: (1) высокий уровень внимания, уделяемый ребенку родителями и другими взрослыми, выраженный в интенсивном обучении и, обычно, избытке любви; (2) изоляция от других детей, особенно вне семьи, (3) богатый расцвет фантазии (то есть творчества) как реакция на предыдущие условия… [Общественное образование в государственных школах] снижает эффект всех трех вышеуказанных факторов до минимальных значений.
Также можно предположить, что выдающиеся мыслители выработали эффективные методы организации и применения изученного. Если это так, то, быть может, именно эти навыки «умственного управления» стоило бы в какой-то мере похвалить за то, что мы воспринимаем как творения гениального разума. Возможно, как только мы поймем это, то станем меньше времени уделять обучению конкретным навыкам и больше учить детей тому, как развивать в себе более мощные способы думать.
Читатель: Но неужели и вправду можно надеяться понять, как все это устроено? Мне все еще кажется, что в том, как некоторые люди порождают совершенно новые идеи и творения, есть нечто волшебное.
Многие явления кажутся волшебными, пока мы не выясним, что их вызывает. В данном случае нам по-прежнему очень мало известно о том, как работает наше повседневное мышление, поэтому было бы преждевременно утверждать, что между «традиционной» и «творческой» мыслью существует реальное различие. Тогда почему же мы так держимся за распространенный миф о том, что у наших героев наверняка есть необъяснимый «дар»? Возможно, эта идея влечет нас, потому что подразумевает следующее: если успешные люди рождаются с полным набором трюков в рукаве, то нам нет смысла винить себя в своих недостатках – а все эти художники и мыслители не заслуживают признания за свои достижения.
Этот раздел в основном был призван объяснить, почему одним людям приходит в голову больше полезных идей, чем другим. Но что, если мы изменим вектор и спросим теперь: отчего человек может стать менее находчивым? Вот один из процессов, способных ограничить рост разносторонности.
Принцип привычки. Если вы знаете два разных способа достижения одной и той же цели, то обычно начинаете с того, который вам лучше известен. Затем со временем этот способ может обрести в ваших глазах так много дополнительного авторитета, что вы будете использовать исключительно его – даже если вам скажут, что другой метод лучше.
Таким образом, иногда проблема заключается вот в чем: для того чтобы выработать новый способ думать, вам, возможно, придется не раз испытать дискомфорт, который доставляют собственные болезненно неловкие действия. Итак, один из «секретов творческой плодовитости» может крыться в том, что необходимо научиться получать удовольствие от таких мучений! Мы поговорим об этом более подробно в главе девятой, когда перейдем к обсуждению авантюризма.
Что касается «творчества» – совсем несложно запрограммировать машину на создание бесконечного потока идей, которые раньше никогда не приходили никому в голову. Однако мыслителей, которых мы называем «творческими людьми», отличает не то, сколько новых идей они рождают – и даже не новизна этих концепций, – а умение выбирать, какие из этих идей стоит развивать. Это означает, что у творческих людей есть способы отсеивать (или, еще лучше, вовсе не генерировать) идеи, в которых чрезмерно много новаторства.
