Билли О’Коннор стал нашим барабанщиком с тех пор, как Тот, барабанщик с макияжем в виде глаза Гора, покинул The Stillettoes. Билли был приятным парнем из Питсбурга, очень симпатичным и легким в общении, к тому же имел свою ударную установку. Родители мечтали, чтобы он выучился на врача. Но, как и многие подростки, он хотел ощутить вкус свободы, вырваться из рамок и пробивать себе дорогу к лучшей жизни. Естественно, на него сильно давили, чтобы он продолжил обучение. Он не мог разобраться в себе и подсел на алкоголь и колеса. Иногда он просто пребывал в полубессознательном состоянии. В итоге однажды он выключился за кулисами прямо перед концертом. В тот раз Джерри Нолан из Dolls заменил его и спас нас. После этого Билли ушел из группы и вернулся в колледж. Очень жаль, он был такой милый. Как и в моем случае, тут либо бросаешь наркотики, либо не бросаешь и сжигаешь свой последний мост. Спустя несколько лет мы воссоединились, а еще Билли приходил на каждое наше выступление в Питсбурге.
Но в тот момент нам срочно требовалось найти замену. Поэтому мы разместили объявление в Village Voice: «Рок-группе требуется безбашенный энергичный барабанщик». Мы получили откликов больше, чем ожидали, – от пятидесяти человек. Прослушивали их всех за одну субботу в репетиционном зале, который мы делили с Marbles – группой, с которой иногда выступали вместе. Как и во многих других частных зданиях, после рабочего дня здесь выключали отопление. Зал находился на пятнадцатом этаже промышленной постройки в Швейном квартале, в основном здесь работали меховщики и поставщики кожаных изделий. Все барабанщики сновали у лифта туда-сюда: настоящая мешанина музыкантов и самозванцев. Наконец явился барабанщик номер пятьдесят – Клем Берк. Без шуток, он был нашим последним претендентом и оказался тем, кого мы и искали. Он хорошо выглядел и умел играть. Наш любимый почтальон на полставки стал новым барабанщиком Blondie, а остальное все и так знают.
В тот день вдруг заявилась Патти Смит. Она вплыла в зал с одним из участников своей группы и тоже решила послушать Клема. Держалась она очень агрессивно. После того как Клем отыграл, она заявила, что он слишком непредсказуемый, слишком громкий, вообще «слишком-слишком», после чего удалилась. С какой стати вообще вот так вламываться на прослушивание! Думаю, ей просто очень хотелось знать, что мы затеваем. Конкуренция, сами понимаете. Не то чтобы в то время мы могли с ней соперничать – да и вообще в любое время, если на то пошло.
Однажды вечером, когда рабочий день закончился и нам можно было шуметь, мы вместе с Клемом пошли в наш зал на репетицию. Но лифт отказал. Застрял на девятом этаже. А нам нужно было на пятнадцатый. Мы орали в шахту, но ответа не было, так что в итоге нам пришлось карабкаться по ступеням.
В Нью-Йорке подниматься по лестнице – дело не одного этажа. Все годы, что я здесь жила, я постоянно поднималась по лестницам с шестью или семью пролетами в жилых домах и лофтах в центре. Старые, высохшие, скрипучие ступеньки, отшлифованные поколениями иммигрантов, таскавшихся туда-сюда в потогонные цеха. Вдыхавших вековую пыль и испарения в непроветриваемых, затхлых шахтах. Эта лестница была такая же душная, темная и до жути грязная, но мы продолжали тащиться. Клем – крупный парень, и энергии у него хватает, но он ненавидит любой физический труд, за исключением игры на барабанах. «Вот блин», – это было его обычное замечание, когда требовалось разместить его же ударную установку, перевезти инструменты в клуб или на репетицию. «Вот блин! Вот блин! Вот блин!» – гремело в замкнутом пространстве гигантской лестницы, этаж за этажом. Клем.
На восьмом или девятом этаже мы услышали голоса и заорали тем, кому они принадлежали, чтобы они закруглялись и освободили нам лифт. Ответа не было, и мы всё плелись, злые как черти. К этому времени снизу донеслись новые звуки, как будто там что-то двигали, и мы стали вопить и полоскать тех людей за то, что заняли лифт. Злой, жесткий мужской голос крикнул в ответ – что-то такое, что обычно орут в подобных случаях. Прозвучало это более чем серьезно. Испугавшись, мы продолжили восхождение, держась за перила, хотя легкие горели, а терпение было на исходе. А на следующий день мы узнали, что дело было серьезнее некуда. Профессиональные воры пришли за мехом и набивали лифт шубами и кожаными пальто. Так что они делали свою работу, в то время как мы пытались выполнить свою.
Кстати, оказавшись в безвоздушном вакууме временного туннеля, я вдруг вспомнила, что с Крисом я тоже познакомилась на пыльной лестнице. Первое выступление Клема в составе Blondie также стало нашим последним концертом с Фредом Смитом. Мы были в CBGB, играли вместе с Marbles. Том Верлен
[36] и все остальные были в числе зрителей. А потом в перерыве Фред объявил, что уходит от нас к Television. Как обухом по голове. Тягостное ощущение.
Взлетаю в Гластонбери, 2014 год
Возможно, я бы все бросила, если бы не Клем. Он так горел идеей. Все время спрашивал, когда репетиция. Он не давал нам покоя и заставлял двигаться вперед. Однажды он привел на репетицию несколько своих друзей из Нью-Джерси. В их числе был поэт Ронни Тост, который получил эту кличку после того, как разозлился на отца и поджег его кабинет – в итоге сгорел весь дом. На какое-то время Ронни отправили в психушку. Еще Клем привел молодого, очень симпатичного паренька по имени Гэри Лахман. Есть люди, которые выглядят так, что кажется, они обязаны состоять в рок-группе, – Гэри был из их числа. Поэтому мы определили его басистом, хотя раньше он никогда на бас-гитаре не играл – только на обычной. Впервые он отработал с нами концерт в CBGB. Затем Лахман стал называть себя Валентайном.
CBGB на улице Бауэри, дом 315, стал легендой, но в те дни это был дешевый бар на первом этаже в одном из тех клоповников, что выстроились вдоль авеню. На Третьей улице размещался мотоклуб, поэтому вскоре заведение превратилось в байкерский бар. В 1973 году Хилли Кристал, его владелец, придумал название CBGB/OMFUG, что означало «кантри, блуграс, блюз и прочая музыка для подающих надежды гурманов». Хилли был такой здоровый хиппи с медленной речью. Вырос он на куриной ферме и считал, что кантри-музыка покорит мир. Он часто надевал рубашку в клетку, у него была густая борода и копна буйных волос. Потом Хилли решил дать шанс «уличным группам», как он сам их окрестил. Он говорил что-то вроде: «Этим ребятам есть что сказать, и нам следует послушать». CBGB по-прежнему оставался дырой, но теперь это была наша дыра.
Забавно ходить туда сейчас, потому что это совершенно иной мир. Клуб стал магазином одежды, а козырек CBGB достался Залу славы рок-н-ролла. Стиль первоначальной вывески сохранился, но теперь она скорее черная, нежели белая. Когда мы пришли в тот район в первый раз, там были самые что ни на есть запущенные забегаловки, клоповники и пиццерия на другой стороне улицы. Задней стороной клуб выходил на проулок, заваленный мусором, вонявшими мочой отбросами, осколками стекла и кишащий крысами. Внутри клуба стояла собственная эксклюзивная вонь: едкая смесь выдохшегося пива, сигаретного дыма, собачьего дерьма и пота. Джонатан, пес Хилли, мог свободно бегать по всему клубу и испражнялся где хотел. В углу, который мы в шутку называли «кухней», всегда булькал котел с чили, который тоже вносил свой вклад в одуряющее амбре бара. Туалет – ну, где-то я прочитала, что мы с Крисом обжимались в туалете… Может быть, и так, но не все время – по вполне понятной причине. Крису удалось запечатлеть все «обаяние» туалета CBGB на нескольких отличных фотографиях.
