Я твержу себе: «Это не твоя вина», и все равно продолжаю укорять себя в том, что усугубила его стресс. Он был лидером группы и из-за этого постоянно жил в чудовищном стрессе – а тут еще я, его девушка. Он всегда брал на себя роль моего защитника, телохранителя – действительно серьезное обязательство для человека настолько чувствительного. Теперь была моя очередь ухаживать за ним – стать для него щитом и опекать его, а тем временем мир вокруг нас начал рассыпаться на куски. Мы потеряли группу. Мы потеряли контракт со звукозаписывающей компанией. И вот-вот могли лишиться дома.
Мы оказались на мели. А разве могло быть иначе при том, что ты продал более сорока миллионов записей, ты на пике своей карьеры и работал в режиме нон-стоп на протяжении семи лет без выходных, если не считать нескольких дней с черными овцами в швейцарской клинике? Потому что это шоу-бизнес – или музыкальный бизнес, по крайней мере. В плане ведения бизнеса у музыкантов обычно плохая репутация: считается, что они совершенно непоследовательны и оставляют ворота открытыми для рыщущих поблизости волков. Так и есть: в сфере бизнеса и делопроизводства мы ошибались везде, где только могли. Мы заключали ужасные контракты. А люди, которым мы платили за то, чтобы они организовывали наши дела, были в первую очередь озабочены собственной выгодой. Нас развели по полной программе.
Наши связи с Шепом резко оборвались, когда он узнал, что я и Крис употребляем героин и кокаин. Он навестил нас и ушел – и на этом все. Ни звонков, ни сообщений, ничего. А еще выяснилось, что у нас большие проблемы с налогами. Мы даже не подозревали, что наш бухгалтер не платил налоги два года – за это время мы и заработали больше всего. Думаю, он просто тянул время, отыскивая лазейки и способы уклониться от уплаты. Так что идея с большим домом на Восточной Семьдесят второй улице, скорее всего, возникла не случайно. Меня полностью устраивала квартира под крышей, которую мы снимали на Западной Пятьдесят восьмой, но бухгалтер настоял, что дом – это выгодное вложение. Поэтому в наше прежнее жилье переехала мама Криса, а у нас впервые появилось что-то свое.
Когда мы переехали в новый дом, поначалу испытывали шок: было то страшно, то неимоверно весело. Район мне не нравился. Верхний Ист-Сайд в те дни был очень консервативным, здесь не было цветных людей и уличной жизни Нижнего Ист-Сайда, которую я любила. Но было здорово какое-то время пожить в таком просторе. Помню, как однажды ночью я залезла на крышу, чтобы посмотреть на звезды и луну в мощный телескоп. До этого я вообще никогда не смотрела в телескоп, поэтому навести фокус уже представлялось необычной задачей. Я думала, что буду просто там лежать, смотреть на небо и растворяться в мыслях, которые придут мне в голову, но, чтобы четко видеть луну или конкретную звезду, нужно было все время удерживать телескоп в определенном положении. Во время настройки я вдруг ощутила движение. Впервые я почувствовала вращение Земли и скорость, с которой наша планета летит в космосе. Это меня ошеломило. Ощущение было невероятное, я никогда не испытывала ничего подобного. Это был момент осознания размеров, силы и веса планеты, на которой я живу. Потрясающее чувство. Спускаясь по лестнице обратно в дом, в мое собственное крошечное пространство на этой планете, я думала: «Ух ты, я землянка!»
Были и другие случаи, когда я ощущала весь непомерный вес этого мира. Один из них напрямую связан с нашим домом на Восточной Семьдесят второй улице. Если пахло жареным, Питер Лидс, наш бывший менеджер, мог учуять это из любой точки – будьте уверены. И конечно, когда я подписывала бумаги, по которым отказывалась от всех своих прав на этот дом, он был тут как тут. Не ясно, как он обо всем узнал, но не успела я оглянуться, как он уже сидел за столом напротив меня. Казалось бы, он законно отстаивал свои интересы, но, по моим ощущениям, единственная причина, по которой он был здесь, – желание унизить меня и поглумиться над моими злоключениями. Он всегда оказывался рядом, когда мог стать свидетелем моих потерь, провалов или угроз моему благополучию. Разумеется, он заявился не для того, чтобы спасти нас от этого убогого бухгалтера, который вверг нас в налоговый ад.
Намного позже, когда ряд проблем с налогами решился и мы хотели снова собрать группу, некоторые бывшие участники Blondie потребовали, чтобы им заплатили, хотя не собирались работать с нами дальше. Они решили подать на нас в суд и заставить платить им проценты с возможного будущего дохода. Естественно, сразу же нарисовался и Лидс. Судья спросил: «Почему вы здесь?» Тот, насколько я помню, ответил: «Я решительно заинтересован в их капиталах, Ваша честь». Ха! Интересно, о каких именно «капиталах» он говорил? Он мог говорить о том, почему капиталов у нас не было, но в таком случае ему пришлось бы свидетельствовать против себя самого. Судья попросил Лидса убраться. Я почувствовала себя отомщенной. Суд Нью-Йорка провозгласил Лидса именно тем, чем он и был, – ничем.
Мы не просто лишились дома. Налоговое управление конфисковало все, до чего могло дотянуться. Они забрали мою машину. И даже мои пальто – что было странно. Я была в ярости: что они еще хотят заграбастать? Они продолжали выискивать ценные вещи, но у нас таковых было немного. Они не смогли наложить свои жадные лапы на моего Уорхола, потому что я успела отнести его ростовщику и права уже были у него.
Отвратительнее всего было то, что налоговое управление забрало нашу медицинскую страховку – Крис в это время лежал в больнице. Насколько мне известно, у них не было таких полномочий. Я пришла в ужас: вот Крис, в отдельной палате на длительном лечении, за которое нам нечем платить. Но нас спас великодушный врач Криса – доктор Хэмбрик. Он все устроил так, чтобы Крис смог остаться в своей палате. Поскольку нам было негде жить, я стала искать съемную квартиру. Нашла одну на Манхэттене, в районе Челси. Я также заняла немного денег. Наш банковский счет арестовали, и расплачиваться я могла только наличными через почтовый перевод. И я начала искать работу, где платили бы наличными.
Ку-ку
Фото Роберта Мэпплторпа, 1978 год
ДЕТИ ЛЮБЯТ ЭТУ ИГРУ, ВЕРНО? СНАЧАЛА ЗАКРЫВАЕШЬ ЛИЦО ладонями, потом быстро раскрываешь их и кричишь «ку-ку!» – и покатываешься со смеху. Эта короткая детская игра, должно быть, отмечает первое узнавание человеческого лица – еще один шаг на пути к сознанию и, возможно, даже самосознанию… А потом появляются зеркала и все те образы, которые таращатся с них на тебя, и это лицезрение собственного отражения неотвратимо вызывает в тебе перемены. Представьте себе изумление, а затем восхищение первобытных людей, впервые уловивших частичку себя в толще воды… Или вспомните Нарцисса, чье имя стало нарицательным, завороженного красотой собственного лица в озере… Сейчас мы вешаем зеркала в коридорах, спальнях, ванных, гостиных и столовых, чтобы не расставаться надолго со своими драгоценными отражениями.
Многое из того, что было написано обо мне, написано о моей внешности. В связи с этим я иногда задумывалась, сделала ли хоть что-нибудь помимо своего сценического образа. Впрочем, неважно. Мне нравится то, что я делаю, независимо от внешней оценки – на чужие вкусы в принципе нельзя полагаться. К счастью, лицо, с которым я родилась, оказалось ценным активом, и должна признать, мне нравится быть хорошенькой.
