Стремительная тень почти беззвучно взлетела на россыпь камней и на секунду задержавшись в проеме стены скользнула под своды церкви. Самым слабым местом плана была собственно невероятная скорость передвижения одержимого, если бы он захотел, он мог бы пересечь реперную точку гексаграммы так, чтобы Оттавио не успел влить в нее силу.
Однако, он не захотел. Лев не почувствовал ловушку.
Окинув взглядом пыльный пол заброшенного храма, Джакоб гер Рахе мерзко ухмыляясь, и потирая шрам тыльной стороной ладони медленно направился в сторону Оттавио.
— Так так так, Стрегон, похоже ты здесь что-то спрятал? Что-то что принадлежит моему покровителю? Место хорошее, одобряю, — и, как будто испытывая судьбу, гер Рахе остановился точно под второй с краю потолочной аркой.
Он не боялся Оттавио. Тот точно не успел бы воспользоваться ни пистолетом, ни клинком ни заклятием с фокусом. Все эти действия занимали слишком много времени.
Но Оттавио не нужно было делать ничего из вышеперечисленного. Он просто напитал силой узел гексаграммы, которого в данный момент касался рукой.
Actum:
Пол заброшенной церкви преображается. Касаясь краем пролома в стене, на полу четко вырисовываются три гексаграммы, вписанные одна в другую.
Внешняя, имеет на конце каждого из своих лучей полусгоревшую свечу. Это маскирующий ритуал, не позволявший никому, кроме одаренных, видеть две остальные гексаграммы. Принцип тут такой же, что и у заклятия незаметности.
Центральная — самая маленькая — та, которую сейчас активировал Оттавио содержит в своем центре те же символ, что и его шкатулка с родовыми ценностями.
Гер Рахе с воплем рушится на пол, его прижимает к земле собственным, увеличившимся в десятки раз весом. Всего один удар сердца и он превращается в сгусток тумана, устремляющийся прочь из смертельной ловушки. На бесплотную форму одержимого символы земли не действуют.
Призрачный убийца, уже почти освободившись, натыкается на границы второй гексаграммы, активированной ар Моссе. Она, как и остальные, вычерчена в камне чудесным стилом. И в ее бороздки, тем же стилом, вплавлена смесь железа и серебра. Туманный сгусток бросается на границу звезды, и бессильно отлетает обратно. Путь из ловушки закрыт примитивной, по сути, защитной гексаграммой, известной каждому школяру, но от этого не ставшей менее действенной.
Туманная фигура мечется внутри колдовской фигуры, пытается найти слабину, выход, маленьку трещинку, разрыв в линии, и везде натыкается на неодолимый барьер силы.
Оттавио временно ослабляет напор Той стороны на свой знак, глядя на хаотичные метания призрачной твари. Он почти физически ощущает волны злобы исходящие от попавшего в ловушку одержимого. И улыбается. Его дыхание вырывается изо рта морозными облачками пара. В этот момент он почти счастлив.
Используя временную передышку, Оттавио, проговаривая формулу «Купола тишины». Хлопок в ладоши. Звуки гаснут. Теперь шум не потревожит обывателей и патрули стражи.
Призрак вновь обращается человеком. Как Оттавио и подозревал, гер Рахе не может находится в таком состоянии долгое время. Оттавио тут же вливает силу в «свою» гексаграмму.
Гер Рахе падает на колени, ноги его изгибаются под неестественным углом. Оттавио, улучив момент стреляет из пистоля целясь одержимому в грудь. Серебряная пуля, оставляя за собой светящийся след, там, где она проносится над границами гексаграмм, отбрасывает одержимого назад. Гер Рахе пытается приподняться на руках, что-то беззвучно выкрикивая, но руки ломаются под действием чар, из рукавов показываются окровавленные обломки костей.
Оттавио берет меч, принесенный с собой, тот самый меч, в котором содержался дух, ныне ставший симбиотом его брата. Старый, покрытый защитными символами ритуальный клинок из дрянного железа. Он пересекает границы гексаграмм, идя к поверженному противнику. Дело еще не кончено.
После того, как он входит в границы второй гексаграммы, звуки возвращаются. Чары тишины не перешли защитный барьер.
Слышно, как надсадно хрипит Гер Рахе, всасывая воздух раздавленными, пробитыми осколками ребер легкими. Он еще жив. Сейчас его тело — это мешок с переломанными костями, но одержимые очень живучи. Дай ему шанс, и он залечит все нанесенные сегодня раны, даже раны от серебра.
Но шанса не будет. Не сегодня.
Оттавио вонзает меч в грудь своему кровнику и начинает произносить формулы призыва и заточения.
Холод накатывает на помещение, исходя от места ритуала мертвящими волнами. Воля повелителя колдовства схлестывается с волей симбионта гер Рахе.
Сила Той стороны ломит силу.
Это еще один тонкий момент плана, если Оттавио проиграет это состязание, он труп. А дух укользнет, перенося душу гер Рахе к его таинственному покровителю.
На мгновение мелькает видение кровь сочащаяся из медных символов, красное на красном. Прочь!
Мнгновения тянутся, тянутся превращаются в часы, часы в вечность. Вечность холода, мрака, и голодной злобы, норовящей подмять, уничтожить, пожрать его суть. Онемевшие губы на автомате повторяют старолацийские слова. Тело остывает, покрываясь ледяной коркой. В какой-то момент Оттавио перестает видеть, из-за намерзшего на глазах льда.
Затем, когда вечность проходит, злоба сменяется страхом, а страх покорностью, Оттавио делает судорожный вздох. Легкие саднит от раздирающего их морозного воздуха. Он снова может видеть и чувствовать, воздух вокруг ощутимо теплеет. Потустороннее давление пропадет — дух подчинился и убрался в предназначенную ему тюрьму.
Совершенно обессиленный Оттавио опускается на колени, прямо на бесформенную кучу мяса, оставшуюся от его врага.
Actum est.
Глава седьмая. Omnes una manet nox!
Не важно, насколько они могущественны, все проклятия могут быть разрушены.
Однажды в сказке, сериал.
Глава седьмая. Omnes una manet nox!
[134]
Неразорвавшаяся мина
1
Бикфордов шнур недовольства, подведенный к пороховой бочке с надписью «религиозная распря», пошипел немного и, исходя ядовитым дымом бессильной ненависти, погас.
Взрыва не случилось.
На следующее утро ко второму часу в районе Зеленого дома начали появляться первые семьи патрициев с заложниками. Горожане не рискнули выступить против власти императора и церкви открыто.
Практически все, кто пришел в этот час к бывшему дворцу гер Грау, надели черные повязки. В пику требованиям, предъявленным ар Моррисоном.
— У нас траур, какой уж тут красный цвет! Он напоминает нам о пролитой невинной крови. — Так оправдывались те, кто привел к Зеленому дому заложников или пришел их поддержать.
