– Итак, – сказала она, разглядывая себя в зеркале, прикрученном к дверце моего шкафа. – Ты сбежала.
– Да иди ты, – огрызнулась я и уткнулась лицом в подушку. Почувствовала, как кровать просела, когда София опустилась рядом со мной и стала тыкать мне пальцем между лопаток, пока я не подняла голову.
– Да я не собираюсь тебя ругать, честно. Просто хочу знать почему.
Почему я сбежала? Что я почувствовала, когда снова увидела его и вспомнила, каково мне было там, в сказке, где мы были неразрывно связаны друг с другом? Конечно, отвращение, конечно, страх – куда без этого. И злость тоже. Но было и еще кое-что: какое-то болезненное любопытство. Если бы я могла, я бы отключила вообще все чувства, а уж этого тем более чувствовать не хотела.
– Я его убила, – сказала я в потолок. – Я уже сто раз его убивала. Ты бы не сбежала на моем месте?
Она молча смотрела на меня до тех пор, пока я не подняла на нее взгляд. Ее глаза были как две далекие планеты.
– Ты убила его, потому что он заслужил смерть. И здесь уже успел заслужить, могу поспорить.
Я вглядывалась в ее лицо, и в голове шевелилась жуткая, щекочущая мысль.
– Соф… ты же понимаешь, что здесь это навсегда? Умер – значит, умер.
– Конечно, знаю, – проговорила она с неожиданной злостью. – Алиса, почему ты пришла именно сегодня? Именно в этот день, ни раньше ни позже?
– То есть? А чем этот день такой особенный?
Она не ответила.
– Это ты у Дафны спроси, почему сегодня. Это она меня туда затащила.
– Затащила? А ты кричала и отбивалась, да?
– А это еще к чему?
– Хватит делать вид, что у тебя нет выбора, вот к чему. – Голос у нее был жестким. – Из нас всех ты единственная делаешь вид. Или ты с нами, или нет. Так вот. То, что ты вернулась сегодня, означает, что ты сделала выбор?
– Господи ты боже мой. Подумаешь, на одну встречу пришла.
– Дафна сейчас завела такие порядки, что… Алиса, бегать туда-сюда больше не получится.
– Дафна… Да ей не очень-то и хочется, чтобы я была с вами. Она проверяла… по-моему, она сегодня проверяла, могу ли я еще это делать. Ну, знаешь – остался ли во мне еще лед.
Я усмехнулась, хотя на самом деле мне хотелось плакать.
София не стала смеяться вместе со мной.
– Ну и как, остался?
– Что?.. Нет. Ты же знаешь.
С минуту она испытующе глядела на меня, не говоря ни слова.
– Вот чего я не понимаю, – сказала она. – В твоей сказке ты была непобедимой. Ты была чудовищем Сопределья. Что же ты сейчас из себя мышонка строишь?
Она произнесла «чудовище» не так, как произнесла бы я. Это прозвучало торжественно, словно почетный титул. Как будто она сказала «королева».
– Я не мышонок. – Я взглянула на свои руки и вспомнила, как они сжались на горле моей матери. И свой восторг, который только потом сменился стыдом.
– Я тебе не мышонок, – повторила я.
– Вот и хорошо, – отозвалась София. – Потому что мышонком быть не время. Творится что-то очень нехорошее.
– Я знаю об убийствах. Дафна сказала.
– Она не все тебе рассказала.
От ее молчания повеяло чем-то мрачным. И это что-то скалило зубы.
– Их не просто убили. Еще кое-что случилось.
Плечи у меня сами собой съежились. Что бы она ни сказала дальше, мне это не понравится.
– Тот, кто их убил, забрал у них кое-что. Какую-то часть. – София тяжело вздохнула и закурила еще одну сигарету. Курить в спальне у нас было не принято, но я ничего не сказала. – У принца отрезали левую руку. У Абигейл – правую. А у Хансы – левую ступню.
У меня сами собой поджались пальцы на ногах.
– От кого ты это слышала? – спросила я шепотом. – Все уже знают?
– Не знаю, кто знает, а кто нет. Мне Робин сказал – и не признался, откуда это взял.
Хоть я и не просила, она протянула мне сигарету. Я уже давным-давно не курила, и сейчас никотин разлился в крови болезненным жаром. Я докурила сигарету до самых кончиков пальцев. Курила и размышляла, хоть и старалась не думать. Выглянула в окно, ища глазами белый парусник луны. Но небо было плотно затянуто тучами, да и не все ли равно – Луна ведь, в сущности, просто камень.
– Тебя долго не было, – сказала София. – Ты хотела уйти. И я тебя понимаю. Правда, понимаю. У тебя в этом мире есть то, чего нет у нас, и это хорошо. Но сейчас что-то затевается. Так что либо ты стоишь в стороне, либо ты с нами. А если с нами, то пришло время вспомнить, кто ты и что ты. Иначе есть риск не выбраться из этого живой.
Я знала, что потом меня будет грызть совесть. Потом я вспомню, что моя мать лежала в соседней комнате, спящая и беззащитная, когда я так легкомысленно открыла окно, чтобы впустить Софию, ночь и все, что могло войти вместе с ними. Но сейчас я только смотрела в ее бесстрастные красивые глаза.
– А кто я?
– Сначала скажи, что ты уверена. И будь уверена.
Я не была уверена ни в чем. Но кивнула.
– Ты не жертва и не девица в беде. И ты не из тех, кто убегает. – Она взяла меня за обе руки. – Ты – Трижды-Алиса.
– Я уже не помню, как ею быть. – Я сжала ее руки в ответ. – Я забыла. Пришлось забыть.
Улыбка у Софии была как серп луны – только острый краешек.
– Я помогу тебе вспомнить.
5
Уйдя из школы, София перестала болтаться с нью-йоркскими мальчишками. Теперь я поняла, что быть человеком, быть с людьми – это было для нее что-то вроде одежды, которую она не прочь примерить. Но эта одежда никогда не была ей впору. Теперь у нее вроде как был парень из бывших персонажей. Или просто тот, кому она звонила, когда я не отвечала на ее сообщения.
Робин жил в Краун-Хайтс, в квартирке с низкими потолками, вместе с соседом, который недавно бросил учебу в школе бизнеса. Соседа звали Эрик, он был туп как бревно и считал, что сосед у него такой странный, потому что он из Исландии. Оба спали в одной комнате на двух односпальных кроватях, а во второй что-то выращивали.
Было почти три часа утра, когда София открыла дверь своим ключом и мы вошли. Эрик развалился перед плоским экраном и играл в какую-то стрелялку. Под мышками на его футболке с Pussy Riot расплылись желтые пятна.
– Приветствую, дамы, – сказал он, прервав игру. По понятиям Эрика это был знак особого уважения.
София окинула взглядом гору засохшей пиццы на кофейном столике.
– А Робин где?
– Сама знаешь. Дурью мается. – Он бросил взгляд на меня и снова включил игру. – Скажи ему, что я его пиццу съел.
