Вот наша проблема двух желаний. Наблюдая за девушкой, бредущей рядом со мной, – а мой взгляд, конечно же, был прикован к ней, – я думал о том, как она ощущает эти два желания. Привлекают ли ее грубые шрамы на моих щеках, полуприкрытые платком? Что до меня, я считал, что в них есть приятная глазу симметрия. Представляет ли она, как выглядят моя голова и лицо под низко надвинутой черной фетровой шляпой? Или она больше думает о том, как прикончить меня, вонзив крюк мне в горло, под подбородок?
Трудно сказать. У нее был такой же безразличный вид, какой пытался придать себе я.
Если уж на то пошло, я спрашивал себя, как я ощущаю эти два желания – как я ощущаю их, глядя на девушку с голубыми глазами и лихим шрамом, с надменно поджатыми губами, которые так и напрашивались на оплеуху, и тонким горлом, – и понял, что не могу описать этого даже себе самому. Я только ощущал, как два желания растут во мне бок о бок, как чудовищные близнецы, которые потом станут слишком велики для моего предельно напряженного тела, и тогда одному из них придется вырваться наружу.
Не знаю, кто из нас первым начал сбавлять шаг – это случилось незаметно, – но клубы пыли, которые в Мертвых землях поднимаются к небу даже от самой легкой поступи, постепенно уменьшались и наконец исчезли совсем, когда мы остановились. Только тогда я заметил настоящую причину остановки. Старая автострада пересекала наш путь под прямым углом. Обочина, к которой мы подошли, была так жестоко изъедена коррозией, что под автомагистралью появилась неглубокая пещера, а сама дорога возвышалась на добрых три фута над нашей тропой, образуя невысокую стену. Там, где мы остановились, я мог бы, вытянув руку, коснуться шершавого по краям, но гладкого в середине бетона. И девушка тоже могла.
Вокруг нас возвышались шесть или семь топливных резервуаров, сплющенных, как пивные банки, взрывом десятилетней давности, – но металл казался вполне прочным, до тех пор пока я не разглядел красный свет, пробивавшийся сквозь странный узор трещин в тех местах, где испарение, а затем и коррозия сделали свое дело. Почти кружева, но все же не совсем. Прямо перед нами, за автострадой, стоял голый остов шестиэтажного здания старого нефтеперегонного завода, наклонившийся, как и опоры высоковольтной линии, под воздействием взрыва. Его нижние этажи были засыпаны пылью – кучи, хребты, гладкие комки пыли.
Свет с каждой минутой делался все краснее и туманнее.
Когда мы остановились – а движение всегда помогает сбросить эмоции, – я почувствовал, что желания-близнецы растут во мне быстрее. Ничего страшного, сказал я себе. Наступил переломный момент, и она тоже должна понимать, что это заставит нас еще какое-то время сдерживать наши желания, избегая вспышки.
Я первым повернул голову и посмотрел прямо в ее глаза, а она посмотрела в мои. И как всегда бывает в таких случаях, внезапно появилось третье желание, на мгновение ставшее таким же сильным, как и два других, – желание поговорить, рассказать и расспросить обо всем этом. Но едва я открыл рот, чтобы произнести сумасбродно-радостные слова приветствия, горло мое сжалось, как и следовало ожидать, от жуткой печали обо всем потерянном навсегда, от невозможности вернуть прошлое – каждого из нас и вообще любое. И третье желание, как всегда бывает, тут же угасло.
Готов поклясться, что она тоже почувствовала эту нестерпимую боль. Ее глаза закрылись, лицо вытянулось, а плечи поникли, когда она с трудом проглотила комок в горле.
Она первая положила свое оружие: сделала два шага в сторону автострады, дальней, левой рукой опустила дротикомет на бетон и отдернула руку примерно на шесть дюймов. Одновременно она бросила на меня тяжелый, можно сказать, грозный взгляд через левое плечо. У нее были привычки опытного дуэлянта – она словно смотрела мне прямо в глаза, а на самом деле сосредоточилась на моих губах. Я сам нередко пользовался такой уловкой. Смотреть в глаза другому человеку очень утомительно, к тому же это может усыпить твою бдительность.
Я стоял левым боком к стене, так что мне не пришлось тянуться к дороге дальней рукой. Сделав те же два шага в сторону, я двумя пальцами, осторожно – и хотелось бы верить, что миролюбиво, – вытащил свой антикварный револьвер из кобуры, положил на бетон и убрал руку. Снова наступила ее очередь, должна была наступить. Я понимал, что с крюком могут возникнуть сложности, но не обязательно было делать это сразу же.
Решив потянуть время, она один за другим достала из ножен оба своих ножа и положила рядом с дротикометом. Затем выпрямилась, и ее взгляд лучше всяких слов подсказал мне, что пришел мой черед.
Понимаете, я из тех, кто предпочитает иметь при себе один, но превосходный нож, иначе, знаю по опыту, ты подсядешь на ножи и обвесишься ими буквально с ног до головы. Поэтому мне не хотелось расставаться с Мамочкой, которая немного проржавела по краям, но была сделана из самой прочной и легко затачиваемой стали, какую я встречал.
И все же было очень любопытно узнать, как она управится с этим крюком. В конце концов я положил Мамочку на бетон рядом с тридцать восьмым и уперся руками в бока, предвкушая удовольствие, – во всяком случае, я надеялся, что именно так это выглядит со стороны.
Она улыбнулась, и улыбка эта была почти приятной – к этому моменту мы уже сняли платки с лиц, потому что больше не поднимали пыли, – а потом принялась левой рукой вывинчивать крюк из обшитой кожей металлической насадки, закрепленной на культе.
Ну конечно же, сказал я себе. Второй нож, тот, что без ручки, точно так же должен ввинчиваться в эту насадку, когда ей понадобится нож вместо крюка. Мог бы и сам догадаться.
Я усмехнулся, восхищаясь ее изобретательностью, снял рюкзак и положил рядом с оружием. Но тут мне в голову пришла одна идея. Я открыл рюкзак, очень медленно, чтобы девушка не заподозрила подвоха, вытащил оттуда одеяло, показал его с обеих сторон, будто проделывал какой-нибудь чертов фокус, а затем аккуратно положил на землю между нами.
Она отстегнула крепившуюся к ремню сумку, отложила ее в сторону, сняла ремень, медленно протаскивая его через широкие петли джинсов. Затем многозначительно посмотрела на мой ремень.
Пришлось признать, что она права. Ремень, особенно с такой тяжелой пряжкой, как у меня, может быть опасным оружием. Я снял его. Оба ремня дружно отправились в кучу оружия и прочего имущества, каждый в свою.
Она покачала головой, но без всякого неодобрения, провела рукой по черным волосам, показывая, что не спрятала там оружия, а потом вопросительно взглянула на меня. Я кивнул в знак того, что этого достаточно, хотя и не заметил, чтобы оттуда выпала какая-нибудь вещь. Тогда она посмотрела на мою черную шляпу, приподняла брови и снова улыбнулась, на этот раз с привкусом насмешливого ожидания.
В каком-то смысле я не любил расставаться с головным убором даже сильней, чем с Мамочкой. И совсем не из-за вложенной в подкладку свинцовой сетки – если радиация до сих пор не выжгла мне мозг, то уже не выжжет, и, конечно же, от заплаты из той же сетки, вшитой в штаны вокруг моего хозяйства, пользы гораздо больше. Но меня уже по-настоящему тянуло к этой девушке, и бывают моменты, когда приходится жертвовать своим самолюбием. Я сдернул с головы стильную шляпу и швырнул ее в свою кучу, готовый к насмешкам над моим блестящим, напоминающим яйцо черепом.
