Эта девушка такой не была. А сейчас, вдобавок к другим бестактностям, она выкручивала из культи свой гребень – недружеское, если не откровенно враждебное действие, как признал бы каждый.
Поймите меня правильно, я никак не выказывал недовольства, как не выказывала его и она, разве что перестала улыбаться. Ну а я продолжал улыбаться, честно играя свою роль.
Но внутри у меня все закипало, второе желание вернулось, и ему суждено было снова расти. Понимаете ли, в этом и заключается все неудобство решения проблемы двух желаний в пользу любви. Она прекрасна, пока длится, но в конце концов проходит, и ты возвращаешься к желанию номер один, уже не имея ничего, чем можно его уравновесить.
О нет, я не собирался убивать эту девушку прямо сегодня и, вероятно, не стал бы всерьез думать об этом еще месяц или даже больше, но прежнее желание номер один никуда не делось бы и стало расти – незаметно, но непрерывно. Конечно, я мог кое-что предпринять, чтобы замедлить его рост, мог использовать много маленьких хитростей – у меня немалый опыт в таких делах.
Например, можно было бы попробовать с ней поговорить. Для затравки я рассказал бы о Черт-те-где. О том, как я и пятеро других парней, независимо друг от друга, крались по следам мародерской команды из Портера и вполне разумно решили, что в такой ситуации лучше объединить силы. О том, как мы вырыли яму для их работающего на метаноле джипа и расправились с ними. О том, что добыча неожиданно оказалась богатой, и четверо, те, кто остался в живых, отправились дальше вместе, веселясь и, можно даже сказать, дурачась. Правда-правда, одно время мы даже заводили патефон и читали книги. Но когда добыча закончилась и веселье угасло, конечно же, опять началась кровавая потеха, в которой уцелели лишь я и, подозреваю, еще один парень по имени Джерри, – во всяком случае, он пропал, когда перестала брызгать кровь, и у меня не хватило духу выследить его. Хотя, наверное, я должен был это сделать.
В ответ она рассказала бы мне, как убила своих последних подружек, или друзей, или кем они там были.
Потом мы могли бы обменяться новостями, слухами и догадками о местных и мировых событиях. Правда ли, что в Атлантик-Хайлендс есть самолеты, или они прилетали из Европы? Распинают ли в Уолла-Уолла мертвоземельцев или просто прибивают к столбу трупы в назидание другим? Объявлена ли христианская вера в Мантено обязательной, или там по-прежнему терпимо относятся к дзен-буддистам? Верно ли, что Лос-Аламос опустошен эпидемией, но мертвоземельцам дорога в те края закрыта из-за оставленной там охраны – семифутовых металлических роботов, с громкими завываниями расхаживающих по белому песку? Разрешена ли до сих пор свободная любовь в Пасифик-Палисейдс? Знает ли она об ожесточенном сражении между экспедиционными силами Уачиты и Крепости Саванна? Вероятно, из-за дележа богатств Бирмингема, после того как желтая лихорадка уничтожила это княжество. Приходилось ли ей раньше избавляться от «наблюдателей»? Некоторые «цивилизованные» сообщества – самые «научные» – пытаются разместить в Мертвых землях что-то вроде метеостанций, тщательно маскируя их и оставляя в каждой одного-двух наглых типов, которым мы устраиваем нелегкую жизнь, если находим их. Слышала ли она расхожую историю о том, что Южная Америка и Французская Ривьера совершенно не пострадали в Последней войне? А откровенно нелепое заявление насчет того, что у них там сохранилось чистое небо и чуть ли не каждую третью ночь можно увидеть звезды? Согласна ли она с тем, что, судя по нынешним погодным условиям, Земля действительно погрузилась в межзвездное пылевое облако и этот момент случайно совпал с началом Последней войны (некоторые утверждают, будто пылевое облако служило прикрытием для первых атак), или же разделяет мнение большинства об исключительно ядерном происхождении пыли, с небольшой помощью от вулканических извержений и засухи? Сколько зеленых закатов видела она за минувший год?
Потом, пережевав эти и другие острые темы, немного устав от предположений и домыслов, если бы разговор пошел как надо и мы ощутили в себе особую смелость, можно было бы даже рискнуть и поговорить о нашем детстве, о том, как обстояли дела до войны (хотя для этого она, пожалуй, слишком молода), – о тех мелочах, которые мы помним. Большие, важные вещи – слишком опасная тема, чтобы рисковать, но иногда и от мелких воспоминаний может скрутить так, будто ты глотнул щелока.
Но после этого не осталось бы ничего, о чем мы могли бы поговорить. То есть ничего, о чем мы рискнули бы поговорить. К примеру, сколько бы ни продолжался наш разговор, маловероятно, чтобы один из нас рассказал другому откровенно и подробно о том, как мы жили все это время, о наших способах сохранять душевное или хотя бы физическое здоровье, – это было бы слишком неосмотрительно, слишком против правил для любого участника смертельной игры. Мог ли я рассказать ей или кому-нибудь еще, как придумывал свои хитрости, как притворялся мертвым или переодевался женщиной, как сходил с тропинки перед самым наступлением темноты, делал крюк и возвращался на заранее разведанный маршрут? Мог ли я рассказать о том, как играл сам с собой в шахматы, или о бутылочке с очень горячей на вид пылью, которую я разбрасывал позади себя, чтобы напугать того, кто шел за мной следом? Черта с два я открыл бы такие тайны!
А когда закончатся все разговоры, что у нас останется? Мы забьем свои головы кучей болезненной чепухи, которую давно следовало похоронить, – бессмысленными надеждами, обрывками чужой жизни в «цивилизованных» сообществах, воспоминаниями, где не было ничего, кроме тоски, принявшей вещественную форму. Тоска лучше переносится, если служит просто размытым фоном для всего остального, а бесполезный хлам лучше выбросить в мусорный бак. О да, разговоры добавили бы несколько дней безумной страсти и призрачной безопасности, но все это – или почти все – мы могли получить и без разговоров.
Да и вообще, напряжение между нами снова ослабло, я больше не чувствовал былого недовольства. Она сменила гребень на безобидные с виду небольшие плоскогубцы и скрепляла свою прическу металлической стружкой. А я сделал вид, что любуюсь ею, и это в какой-то степени было правдой. Я пока так и не шевельнулся, чтобы одеться.
Понимаете, она действительно выглядела очень мило, когда прихорашивалась. Лицо у нее было маловыразительное, но молодое, и шрам придавал ему недостающую живинку.
Но что творится сейчас в этой голове? – спрашивал я себя. Этим утром я чувствовал себя ясновидящим, мой разум был чист, как чудом уцелевшая бутылка воды «Уайт-Рок», найденная в развороченной взрывом таверне, и ответ на вопрос пришел без всяких усилий.
Она говорила себе, что у нее снова появился подходящий мужчина, при первой встрече показавший себя парнем что надо (я мысленно похлопал себя по плечу), и что ей теперь, хотя бы на время, не придется опасаться за свою жизнь и мучиться от этой отупляющей тоски и тревоги.
Она забавлялась мыслями о том, что нашла дом и защитника, хотя прекрасно понимала, что обманывает себя, что это просто нелепые женские фантазии, но все равно радовалась.
Она оценивающе смотрела на меня, обстоятельно размышляя о том, что́ мне нравится в женщинах и пробуждает мой интерес – чтобы удерживать его так долго, как ей захочется или покажется правильным для продолжения наших отношений.
