Мы нашли упаковки мелких электронных деталей – думаю, именно так; бобины с магнитофонной пленкой, но ни одного устройства для проигрывания; кинопленку с такими мелкими кадрами, что без увеличения нельзя было ничего разглядеть; около трех тысяч сигарет в немаркированных прозрачных пачках, по двадцать штук в каждой – и тут же закурили по одной, опробовав мою новую зажигалку; книгу с совсем непонятными картинками – то ли рисунок ткани, то ли вид звездного неба, и никаких подсказок; тонкую книгу на рисовой бумаге с китайскими иероглифами, настоящую загадку; толстую книгу, в которой не было ничего, кроме цифр, – только нули и единицы; несколько маленьких резцов и, наконец, губную гармошку. Последнюю Папаша, который принял на себя роль простого помощника в нашей охоте, забрал себе – я мог бы догадаться, что так и будет. Теперь у нас появился шанс в свободную минуту послушать «Индюшку в соломе»
[49].
Элис нашла целый мешок с женскими вещами, судя по кружевам на одежде, и сразу отложила в сторону несколько пакетов для особых случаев, маленькие безделушки и эластичные штуки, а больше ничего не взяла. Я застал ее в тот момент, когда она примеряла прозрачную ночную сорочку, думая, что никто на нее не смотрит, – размеров на шесть больше, чем нужно.
Еще мы нашли еду в банках, которая подогревалась изнутри, стоило открыть крышку, хотя сами они оставались холодными на ощупь. Банки с бифштексами, отбивными без костей, супом-пюре, горохом, морковью и жареной картошкой – без ярлыков, но о содержимом можно было догадаться по их форме. Яйца, которые начинали вариться, когда вы прикасались к ним, и были уже готовы, когда вы разбивали скорлупу. И маленькие пластиковые бутылочки с крепким кофе, который тоже любезно нагревался – в этом случае крышка откручивалась с пятисекундной задержкой.
Как несложно догадаться, мы отложили остальные контейнеры и устроили себе праздник. На вкус еда оказалась еще лучше, чем на запах. Трудно было сдержаться и не объесться.
Потом, прихлебывая из второй бутылочки с кофе, я случайно глянул в иллюминатор и увидел труп Пилота с темной лужей вокруг него, и вкус кофе стал… нет, не плохим, а тошнотворным. Не думаю, чтобы это были угрызения совести. Мертвоземельцы со временем избавляются от нее, если даже когда-то имели; одиночки не сохраняют совести – чтобы она была и действовала, требуется цивилизация. Для описания того, что меня беспокоило, больше всего подходили слова «эстетическая неуместность». Так или иначе, на пару минут мне стало паршиво.
Примерно в этот же момент Элис проделала нечто странное с остатками своего кофе: плеснула им на кусок ткани и вытерла лицо. Думаю, она просто увидела свое отражение с пятнами крови. После этого она тоже перестала есть. Только Папаша продолжал уплетать, но уже неторопливо, с видом настоящего ценителя.
Чтобы заняться чем-нибудь, я решил осмотреть приборную панель и снова пришел в волнение. Меня поразили два экрана с загадочными картами – Северной Америки и всего мира. Первая во многом походила на ту, что я мысленно себе представлял: блеклые цвета отмечали небольшие «цивилизованные» районы, включая две «страны» (одну – в Восточной Канаде, а вторую – в Северном Мичигане), о которых я ничего не слышал, а Мертвые земли действительно обозначались черным цветом, как, по моему мнению, и должно быть.
Я предположил, что зеленая светящаяся точка к югу от озера Мичиган обозначала место, где мы находились. По какой-то причине еще два цветных участка, изображавшие Лос-Аламос и Атлантик-Хайлендс, светились ярче, интенсивнее других. У Лос-Аламоса был синий цвет, а у Атла-Хай – фиолетовый. Лос-Аламос занимал на карте бо́льшую площадь, чем я ожидал. По правде говоря, Крепость Саванна тоже оказалась намного крупнее, чем мне представлялось, и растягивала свои щупальца вдоль побережья на запад и северо-восток, хотя светилась не так ярко. Однако картина ее роста отдавала империализмом.
На карте мира тоже были видны тусклые цветовые пятна, но меня в тот момент интересовало другое.
Армия кнопок маршировала к южному краю экрана, и у меня сразу же возникла безумная догадка: они как-то связаны с цветными пятнами на карте. Нажми кнопку, соответствующую определенному месту, и самолет полетит прямо туда! Кажется, одну даже окружал слабый фиолетовый нимб (или мои глаза уже никуда не годились), словно говорил: «Нажми меня, и мы отправимся в Атлантик-Хайлендс».
Сумасбродная идея, как я говорил. Я не видел ни одного разумного способа управлять самолетом по любым вообразимым стандартам, но, как я опять же говорил, этот самолет, похоже, был спроектирован не по каким-то стандартам, а в соответствии с идеями и прихотями одного человека.
В любом случае такой была моя догадка насчет кнопок и экранов. Она скорее раззадоривала, чем помогала, потому что единственная хоть как-то выделенная кнопка, судя по цвету, соответствовала Атлантик-Хайлендс, куда я, разумеется, не собирался лететь. Как и Лос-Аламос, Атла-Хай имел репутацию таинственного и опасного места. Не откровенно враждебного, где жили под лозунгом «Смерть мертвоземельцам», как, например, Уолла-Уолла или Портер, – но те, кто забредал слишком близко к Атла-Хай, имели обыкновение никогда больше не объявляться. У вас и так нет шансов снова повстречаться с двумя из трех парней, что прошли мимо в ночи, но когда пропадают все трое, это не укладывается в статистику.
Элис теперь стояла рядом со мной, тоже разглядывая все это. По тому, как она нахмурилась, и по другим признакам я понял, что она уловила мою догадку и разделяет мою озадаченность.
Ну хорошо, настал момент, когда нам понадобилось руководство по эксплуатации, только не на китайском языке!
Папаша проглотил то, чем был набит его рот, и сказал:
– Да уж, хорошо бы ему вернуться на минутку и все объяснить. Нет, не обижайся, Рэй, я понимаю, каково тебе было, и тебе, Элис, тоже. Я понимаю, что вы должны были его убить, и это не вопрос выбора – так уж мы, мертвоземельцы, устроены. И все же неплохо бы найти способ убивать их, но так, чтобы всегда держать под рукой. Помню, я чувствовал то же самое после убийства парня из Лос-Аламоса, о котором тебе рассказывал. Понимаешь, меня тогда свалила лихорадка, которую я перед ним изображал, и я чуть не помер, а единственный человек, который с легкостью вылечил бы меня, мог только ароматизировать окрестности с помощью банды анаэробных бактерий. Упрямый простодушный козел!
Первая часть его речи вызвала у меня новый приступ тошноты и немалое раздражение. Черт побери, какое имел он право говорить о том, что все мы, мертвоземельцы, непременно должны убивать (хотя само по себе это было верно и могло бы сблизить нас), если, по его же собственным словам, он завязал с убийствами? Папаша – просто старый лицемер, сказал я себе: он помог нам убить Пилота и сам признался в этом, так что для нас с Элис будет лучше, если мы уложим их обоих рядышком. Но вторая часть заставила меня ощутить приятную жалость к себе и одновременно рассмеяться – пришлось простить старого чудака. Почти во всем, что говорил Папаша, чувствовался успокаивающий привкус безумия.
