– Завтра вечером ми сварганить космический пушка получше.
Сол, как обычно, посоветовал нам двоим:
– Не ищите приключений на задницу.
А Вуди напутствовал:
– Пока, космические солдаты.
И я представил себе, как он говорит за закрытой дверью: «Этот Макс просто чокнутый, да и Фредди ничуть не лучше. Пьет содовую – брр!»
Мы с Максом, оказавшись на улице, где гулял ветер, зажмурили глаза, чтобы в них не попала пыль, пока мы топаем три квартала до Максова логова – именно такого названия, без всяких натяжек, заслуживала его крохотная квартирка.
Нигде поблизости не маячили большие черные собаки с горящими глазами, да я и не ожидал их здесь увидеть.
Ответ на вопрос, почему для меня так важен Макс, вся эта его болтовня насчет солдата истории и наша внешне пустячная дружба, кроется в моем детстве. Я был одиноким робким ребенком, без братьев и сестер, с которыми можно повозиться, готовясь к схваткам, ожидающим всех нас в жизни, и у меня даже не было обычного для мальчишек периода принадлежности к подростковой банде. Потому-то я и вырос закоренелым гуманитарием и во время перемирия 1918–1939 годов ненавидел войну с мистическим пылом, ненавидел так сильно, что задался целью избежать призыва на службу во время второго конфликта, хотя для этого пришлось всего лишь наняться на ближайший военный завод, а не ступить на героическую стезю непримиримого пацифизма.
Но тут возникла неизбежная реакция, спровоцированная гуманитарным проклятием, заключавшимся в умении, пусть даже и с опозданием, увидеть обе стороны любой медали. Я начал интересоваться воинской службой и осторожно восхищаться судьбами военных. Поначалу неохотно осознавал необходимость и красоту меченосцев, этих стражей (нередко одиноких, как и я) очагов цивилизации среди враждебной вселенской мглы… Стражей необходимых, несмотря на всю справедливость утверждения о том, что война – рабыня иррациональности и садизма, лучшая подруга реакционеров и производителей оружия.
Я понял, что моя ненависть к войне – это только маска для трусости, и стал искать способ воздать должное другой половине истины. Хотя, конечно, не очень-то легко стать смелым только потому, что тебе вдруг этого захотелось. В нашем чрезмерно цивилизованном мире человек крайне редко получает возможность продемонстрировать свою несомненную храбрость. Да это вообще противоречит нашему стремлению к безопасности, так называемым правильным установкам, нормам мирного общежития и тому подобному, и случается такое в основном на начальном этапе жизни. Так что человеку, который с опозданием решит стать храбрецом, нужно полгода ждать подходящего момента, а когда наконец подвернется крохотный шанс, не упустить его.
Вот такой – не сказать что комфортной – была реакция моей психики на искренний юношеский пацифизм. Поначалу она проявлялась только во время чтения. Я глотал книги о войнах – современные и старинные, документальные и художественные. Я пытался усвоить военные взгляды и язык разных веков, получить представление об организации и вооружении, о стратегии и тактике. Я втайне полюбил таких геров, как Трос Самофракийский и Гораций Хорнблауэр
[62], а вместе с ними космических кадетов Хайнлайна, героев Балларда, других отважных покорителей космоса.
Но прошло какое-то время, и одного чтения стало не хватать. Мне понадобились настоящие солдаты, и в конце концов я нашел их в маленькой компании, которая собиралась по вечерам в питейном заведении Сола. Смешно, но у винных магазинов, где торгуют в розлив, есть своя клиентура, с характером и духом товарищества, каких не найдешь у клиентуры большинства баров. Может, все дело в отсутствии музыкальной шкатулки, хромовых покрытий, автоматов для игры в боулинг, атмосферы, чреватой мордобоем, женщин, выпрашивающих рюмочку, и – в дополнение ко всему этому – мужчин, которые ищут неприятностей или забвения. Как бы то ни было, но именно в забегаловке Сола я нашел Вуди, Лейтенанта, Берта, Майка, Пьера и самого Сола. Случайный посетитель наверняка принял бы их за тихих алкашей и уж конечно не догадался бы, что это солдаты, но у меня были кое-какие подсказки, и я начал там ошиваться, пытаясь не навлечь на себя подозрения и попивая символический содовый лимонад, а они довольно скоро начали раскрываться и рассказывать о Северной Африке, Сталинграде, Анцио, Корее и тому подобных местах, и я был счастлив по уши.
А около месяца назад появился Макс – именно такого парня я давно искал. Настоящий солдат для моего исторического интереса (только он знал куда больше меня, я рядом с ним был жалкий недоучка), и потом, у него был этот его безумный талант к вранью; к тому же он по-настоящему привязался ко мне и несколько раз приглашал в свою берлогу, так что для него я стал больше чем просто собутыльником. Макс был добр со мной, хотя я так и не выяснил, кто он такой и чем занимается.
Естественно, Макс первые несколько вечеров в компании не раскрывался: брал себе пиво, помалкивал и точно так же, как и я, прощупывал ситуацию. Но он выглядел настоящим солдатом, и я думаю, компания с самого начала была готова принять его – проворного, плотного сложения, с большими руками, морщинистым лицом и улыбающимися усталыми глазами, которые, казалось, повидали все на свете во все времена. И вот на третий или четвертый вечер Берт сказал что-то о немецком прорыве в Арденнах, а Макс вставил кое-какие подробности, коим он сам был свидетелем, и по тому, как переглянулись Берт и Лейтенант, я понял, что Макс выдержал экзамен, стал седьмым членом компании. Я же остался этаким теоретиком-прихлебалой, которого просто терпят из милости.
Прошло еще немного времени (на следующий вечер или через один), и Вуди принялся плести всякие небылицы, а Макс попытался от него не отстать, и вот тогда-то и начались истории о солдатских приключениях в пространстве и времени. С этими рассказами смешно получилось. Наверное, мы должны были прийти к выводу, что Макс помешан на истории и не прочь выставить свое книжное хобби напоказ (возможно, кое-кто на это и купился), но его описания далеких мест и периодов были настолько яркими, а излагал он таким будничным тоном, что чувствовалось: за этим стоит нечто большее. А иногда он рассказывал о чем-нибудь, случившемся за пятьдесят миллионов миль или пятьсот лет назад, и на лице появлялось такое потерянное, ностальгическое выражение, что Вуди покатывался со смеху, и это на самом деле было самым искренним подтверждением убедительности Макса.
Макс даже продолжал эти свои фантазии наедине со мной, когда мы шли к нему (ко мне он ни разу не зашел), хотя повествовал в этаком минорном ключе, отчего иногда казалось, будто он пытается уверить меня вовсе не в том, что он – солдат некой армии, ведущей сражения во времени, чтобы изменить историю, а всего лишь в том, что мы, люди, – существа, наделенные воображением, и наш наивысший долг – прочувствовать, каково это было на самом деле: жить в других временах, в других местах, в других телах. Как-то раз он сказал:
– Эволюция совести – вот что самое главное, Фред. Семя осознания пускает корни в пространство и время. Но расти осознание может самыми разными способами, оплетая своими ветвями один разум за другим, как паук паутиной, или зарываясь во мрак бессовестности, как червь в землю. Самые большие войны – это войны мысли.
