– Слушай, Фред, я ни тебя, ни кого другого не прошу верить в то, что я наговорил будто бы потехи ради у Сола, – это было бы слишком. Но ты же веришь в эту черную собаку? – Он предостерегающе коснулся моей руки. – Нет, не оглядывайся!
Я сглотнул слюну.
– В нее я теперь точно верю, – сказал я.
– Хорошо. Не останавливайся. Жаль, что я тебя в это впутал, Фред, но теперь остается только одно: попытаюсь выпутать нас обоих. Лучше не обращай на нее внимания, делай вид, будто не замечаешь ничего необычного, и она постарается достать меня, не касаясь тебя. И даже воздержится от каких-либо действий, если поверит, что у нее есть шанс до меня добраться. Но долго воздерживаться она не будет – ее обучение далеко от совершенства. Мне же необходимо связаться со штабом – я это откладывал на потом, – чтобы меня выручили. Я смогу сделать это через час, а может, раньше. Ты, Фред, дашь мне это время.
– Каким образом?
Я поднимался на крыльцо и как будто слышал легкую трусцу позади, но не оглядывался.
Макс вошел в открытую мною дверь, и мы пошли по лестнице.
– Как только войдем к тебе, – сказал он, – включи все лампы в гостиной и кухне. Жалюзи не опускай. А потом делай то, что обычно делаешь в это время, если не ложишься спать. Читай, на машинке печатай или еще что. Или поешь, если кусок в горло полезет. Веди себя как можно естественнее. Если что услышишь или ощутишь, не реагируй. И самое главное, не открывай окон и дверей и не выглядывай из них. Даже не подходи, терпи – вероятно, тебя будет к ним тянуть. Если сумеешь задержать их… ее, скажем, до полуночи, то я справлюсь. И помни: для тебя, как и для меня, это лучший вариант. Когда я уйду, опасность исчезнет.
– А ты? – спросил я, роясь в карманах в поисках ключа. – Что будешь делать?
– Как только войдем, – сказал Макс, – я заскочу в спальню и закрою дверь. Не заходи ко мне, что бы ты ни услышал. У тебя там есть розетка?
– Есть, – сказал я, поворачивая ключ в скважине. – Но в последнее время свет часто вырубается. Кто-то пережигает предохранители.
– Как нельзя кстати, – проворчал он, входя следом за мной.
Я включил свет и прошел на кухню, зажег лампы там и вернулся. Макс все еще находился в гостиной – он склонился над столом рядом с пишущей машинкой. У него был хрустящий лист светло-зеленой бумаги – наверно, принес с собой. Он что-то написал вверху и внизу листа, потом выпрямился и подал его мне.
– Сложи, сунь в карман и не вынимай несколько дней, – велел он.
Наверху было написано «Дорогой Фред», внизу – «Твой друг Макс Бурнеманн», а между – ничего.
– Но зачем… – начал было я, глядя на него.
– Делай, что говорю! – отрезал он.
И когда я чуть не отшатнулся, как от удара, он улыбнулся широкой дружеской улыбкой.
– Ну все, за дело, – сказал он и, удалившись в спальню, закрыл за собой дверь.
Я трижды сложил лист, расстегнул молнию на штормовке и сунул его в нагрудный карман. Потом подошел к книжному шкафу, взял первый попавшийся том с верхней полки – там у меня стояли книги по психологии, – сел, раскрыл и вперился в страницу, не видя букв.
Теперь пожно пораскинуть мозгами. С того момента, когда я сказал Максу о красных глазах, у меня не было времени ни на что; я мог лишь слушать, запоминать и действовать.
Первые мысли были такие: просто смешно! Ну да, я увидел что-то странное до жути, но это же было в темноте, ничего толком не разглядишь, и наверняка существует какое-нибудь логичное и естественное объяснение тому, что лежало на пожарной лестнице. Макс почувствовал, что мне страшно, и решил разыграть – это очень даже в его стиле, он без выдумок жить не может. Наверняка сейчас лежит на моей кровати и похохатывает, гадая, сколько мне понадобится времени, чтобы…
Окно рядом со мной задребезжало, словно опять резко поднялся ветер. Оно тряслось все сильнее, а потом это резко прекратилось – не сошло на нет потихоньку, а прекратилось, оставив мне такое чувство, будто ветер или что-нибудь более материальное продолжает давить на стекло.
Я не повернул голову, чтобы посмотреть, хотя (а может, не хотя, а потому что) знал: там, снаружи, нет лестницы и вообще ничего такого, на чем можно стоять. Я просто ощущал чье-то присутствие вблизи и, не видя текста, пялился в книгу. Сердце бешено колотилось, а по коже бежали мурашки.
Тут-то я и осознал, что первые мои скептические мысли были не чем иным, как инстинктивной попыткой спрятать голову в песок. Как я и сказал Максу, я верил в существование черной собаки. Я верил во все эти странные дела, насколько мог их себе представить. Я верил, что во Вселенной воюют между собой какие-то силы, которых и вообразить-то невозможно. Я верил, что Макс – заблудившийся путешественник во времени, и теперь в моей спальне он вовсю колдует над неземным прибором, подавая сигнал о помощи в неизвестный штаб. Я верил, что в Чикаго вышли на большую дорогу невозможное и смертельно опасное.
Но дальше этого мои мысли не шли. Они повторялись все быстрее и быстрее. Мой разум был как мотор, пошедший вразнос. И у меня родилось и начало стремительно зреть желание повернуть голову и посмотреть в окно.
Я заставил себя сосредоточиться на открытой странице.
Архетипы Юнга выходят за пределы пространства и времени. Более того, они в силах разбить оковы законов причинности. Они наделены откровенно мистическими «ожидаемыми» способностями. Сама душа, по Юнгу, есть реакция личности на бессознательное и включает в себя у каждого как мужские, так и женские элементы – анимус, аниму, а также персону, или реакцию личности на окружающий мир…
Я, кажется, последнее предложение прочел с десяток раз, поначалу бегло, потом медленно, пока оно не превратилось в бессмысленный хаос и я уже больше был не в силах вглядываться в него.
Вдруг стекло в окне заскрипело.
Я положил книгу, встал и, глядя перед собой, отправился на кухню, где схватил пригоршню крекеров и открыл холодильник.
Дребезжание, сменившееся перед тем голодным напором, возобновилось. Затряслось кухонное окно, потом другое, потом стекло на двери. Я не стал смотреть туда.
Я вернулся в гостиную, помедлил рядом с пишущей машинкой, в которую был вставлен пустой лист желтой бумаги, снова сел в кресло у окна, положив крекеры на столик и поставив рядом початую коробку молока, взял книгу, которую только что пытался читать, и положил на колени.
Дребезжание вернулось вместе со мной и сразу же властно заявило о себе, словно кто-то там, за окном, терял терпение.
Я, уже не в силах сосредоточиваться на тексте, взял крекер и снова положил, потрогал холодную картонку с молоком, отчего горло сжалось, и я убрал пальцы.
Я бросил взгляд на пишущую машинку и вспомнил про пустой лист зеленой бумаги, и сразу же показалось, что я понял странный поступок Макса. Что бы ни случилось с ним сегодня ночью, он хочет, чтобы я смог напечатать послание с его подписью, что освобождает меня от любой ответственности. Ну, скажем, записку самоубийцы. Что бы с ним ни случилось…
