– Salz, Salz, bringe Salz. Kein’ Peitsch’, gnodige Herren. Salz, Salz, Salz.
Я обернулась. Док, согнувшись в три погибели, так что концы его длинного шарфа подметали пол, приближался к нам неверными шажками, пьяно тряся головой.
Эрих перевел мне слова песенки:
– «Соль, соль, я несу соль. Не бейте меня, господа. Соль, соль, соль». Он говорит на моем родном языке!
Мне вспомнилось, что Док провел последние месяцы своей жизни на нацистской соляной шахте.
Увидев нас, Док выпрямился и поправил цилиндр. Он было нахмурился, потом брови его разошлись, он пожал плечами и пробормотал:
– Дребедень.
– Верно, сэр, – произнес Бо, обращаясь к Брюсу. – Война Перемен покончила с некогда великими цивилизациями. Но их место заняли другие, что прежде были загублены на корню. Мне довелось в семидесятых годах девятнадцатого века плавать по Миссисипи, воды которой никогда не разрезали кили канонерок Гранта
[78]. Я брал уроки музыки, изучал языки и теорию вероятностей под руководством величайших европейских умов в университете Виксберга.
– По-вашему, паршивое американское захолустье может сравниться…
– Брось, сынок, – перебил Брюса Сид. – Все нации равны между собой, как равны безумцы или пьяницы. И не спорь со мной, тебе же будет хуже. Нации не исчезают, как ты ни пытайся изменить прошлое, ибо они – чудовища с железным чревом и медными нервами. Жалей людей, но не нации.
– Именно так, сэр, – сказал Бо, оскорбленный, похоже, нападками на его державный Юг. – В большинстве своем мы попадаем в Переменчивый Мир с искаженными представлениями о действительности. Почему-то считается, что малейшая подвижка в прошлом полностью изменит будущее. Лишь понемногу постигаем мы суть Закона Сохранения Реальности: когда прошлое изменяется, будущее всего только подстраивается под него. Ветрам Перемен приходится преодолевать мощнейшее сопротивление. Иначе последствия нашей первой операции в Вавилонии были бы катастрофическими: мы уничтожили бы Нью-Орлеан, Шеффилд, Штутгарт и поселение на Ганимеде, в котором родилась Мод Дэвис! Брешь, образовавшуюся после падения Рима, тут же заполнили крещеные германцы с имперскими замашками. Лишь опытному историку-Демону под силу определить разницу между древней латинской и нынешней готической Католической церковью. Вы говорили о Греции, сэр. Старую мелодию переложили на новый мотив. Да, Великая Перемена не проходит бесследно, однако если не брать в расчет неизбежные несчастные случаи, то культуры, народы и отдельные личности продолжают свое существование.
– Ладно, ладно, – проворчал Брюс. – Быть может, я слегка увлекся. Но объясните мне, почему мы прибегаем к таким отвратительным способам? Зачем мы подсыпали яда Черчиллю и Клеопатре? Зачем пытались похитить младенца Эйнштейна?
– Его украли Змеи, – сказала я.
– Ну да. Мы не придумали ничего лучше, как отплатить им той же монетой. – Брюс все больше напоминал мне сварливую кумушку. – Если нам так необходим Эйнштейн, почему мы не воскресили его? К чему нам несмышленыш?
– Прошу меня простить, – снова вмешался Бо, – но, побыв подольше в шкуре Двойника, вы поймете сами, что великих людей воскрешать нелегко. Линии их жизней с трудом поддаются прерыванию.
– Извините, но это ерунда. Я уверен, что они попросту отказываются сотрудничать со Змеями или с Пауками. Воскрешение такой ценой их не устраивает.
– Брат мой, откуда в них столько величия? – прошептала я.
– Вы приняли Воскрешение, сэр, а значит, и обязательства, которые оно полагает и которыми вы, как джентльмен, не вправе пренебречь, – заключил Бо.
– Как мне было его не принять? – раздраженно отозвался Брюс. – Получив предложение за десять минут до смерти, я уцепился за него, словно пьяница за бутылку наутро после попойки. Я думал тогда, что смогу исправлять исторические несправедливости, нести людям мир. – Голос его становился все звонче; я заметила, что Новенькая не сводит с него восхищенных глаз. – И вдруг выясняется, что Паукам я нужен, чтобы воевать, воевать без конца, чтобы каждой новой Великой Переменой приближать гибель Вселенной!
Пальцы Сида нащупали мою ладонь.
– Как по-твоему, – прошептал он, – чем нам утихомирить этого не в меру буйного паршивца? Что-то он разошелся.
– Я знаю, кто способен унять его, – шепнула я в ответ. – Беда в том, что он на нее и не смотрит.
– Ты про Новенькую? Верно, милая, верно. Он вещает, как ангел во гневе. Сердце мое соглашается с ним, и это мне не нравится.
– Нас посылают в прошлое, – говорил Брюс, – откуда дуют в будущее Ветры Перемен, ломая преграды на своем пути и сшибаясь порой друг с другом. Любой из них может переместить дату нашей смерти за дату Воскрешения, и тогда мы растворимся в воздухе или рассыплемся в пыль. То, что мы находимся вне Вселенной, нас не спасет. Дверная щель достаточно широка, чтобы Ветер просочился в нее.
Лица моих товарищей затвердели. Упоминать о Второй Смерти считается среди нас, Комедиантов и Солдат, дурным тоном. Эрих, конечно же, не выдержал:
– Не болтай, камрад! Ты забыл про повторное Воскрешение.
Брюс упрямо не желал ничего слушать.
– А есть оно? Пауки обещали его нам, но Двойник, которого они выберут вместо меня, уже не будет мной нынешним. – Он стукнул себя кулаком в грудь. – Да пускай даже он окажется мной, пускай. Зачем его воскресят? Чтобы сражаться вновь и вновь, – голос Брюса поднялся до крика, – во славу всемогущей силы, которая настолько бессильна, что не может обеспечить одного-единственного Солдата своих коммандос парой нормальных перчаток!
Он выбросил вперед правую руку, слегка растопырив пальцы, словно надеялся пробудить сочувствие в наших сердцах.
На этот раз Новенькая все рассчитала правильно. Она протиснулась между нами и, прежде чем Брюс успел пошевелиться, надела на его руку черную перчатку – перчатку для правой руки.
Давно мы так не смеялись. Мы хохотали, проливали вино, падали в изнеможении на кушетки и снова принимались хохотать как сумасшедшие.
– Перчатка, Цеоспеп, перчатка! – заходился смехом Эрих. – Откуда она ее взяла?
– Должно быть, вывернула старую наизнанку, и из левой получилась правая. Я сама так делала, – прыснула я.
– Тогда была бы видна подкладка, – возразил он.
– Ну, не знаю, – сказала я. – У нас в Кладовой полным-полно всякой всячины.
– Не переживай, Liebchen, – утешил меня он. – Но какая молодец девчонка!
Брюс молча разглядывал перчатку, время от времени напрягая пальцы, а Новенькая смотрела на него так, словно он пробовал пирог, который она испекла.
Когда мы угомонились, Брюс повернулся к Новенькой.
– Как, вы сказали, вас зовут? – спросил он, улыбаясь во весь рот.
