После истории с яичницей я заметил, что Джефф относился к Джозефу не так, как ко мне: он вовсе не боготворил воображаемого напарника и не считал, что тот само совершенство. Сначала Джефф упрекал Джозефа по делу, потом стал пилить и наконец открыто издеваться.
Я загрустил: вот бы Джефф хоть раз оставил приторно-вежливую манеру и честно обругал меня последними словами.
Тогда я задумал устроить сеанс любительской психотерапии. Дождался удобного случая, чтобы побеседовать в непринужденной обстановке, и приступил:
– Джефф, проблема в том, что ты слишком щепетилен. Нужно чаще высказывать наболевшее. Для затравки выругай-ка меня, отведи душу.
Он слегка покраснел:
– Черт возьми, Джо, как можно, ты идеален!
– Никто не идеален, Джефф, – со всей серьезностью заявил я, чувствуя себя крайне глупо.
– Но ты же мой верный дружище, – с легким волнением запротестовал он. – Пожалуйста, не говори так.
– Джефф, нельзя доверять без оглядки всем подряд, – произнес я. – Даже хорошие парни иногда совершают плохие поступки. Слушай, в детстве я дружил с пацаном по имени Гарри. Души в нем не чаял. Мы жили среди первых поселенцев Фомальгаута. Снег там просто отличный… Так вот, мы по очереди цепляли санки к небольшим самолетам, готовившимся к взлету. У каждого из нас была веревка белого цвета: обернешь один конец вокруг хвостового шасси и спрячешься. Как только пилот залезет в кабину, ты прыгаешь на салазки, хватаешь свободный конец веревки и мчишься со скоростью кометы за разгоняющимся самолетом. А когда он оторвется от земли, ты отпускаешь веревку.
Так вот, одним морозным утром я отпустил веревку, и – опа! Чувствую, что поднимаюсь в воздух. Видимо, Гарри накрепко привязал ее конец к саням.
Конечно, можно было просто скатиться на снег, но я не хотел остаться без саней и веревки. К счастью, под рукой оказался нож. Я перерезал веревку и с шумом приземлился. Но в тот день мое отношение к Гарри изменилось.
– Джо, прошу, хватит! – перебил Джефф. Он ужасно раскраснелся, и его слегка трясло. – Тот мальчик, Гарри, прескверный. Не желаю слышать ничего подобного. Понял?
Я заверил его, что понял. Даже попросил прощения. Черт, ведь действительно зашел не с того конца.
Дальше я просто тянул лямку. Однако все меньше сил оставалось на книги и размышления: вместо них постоянно прислушивался к беседам Джеффа и Джозефа. И бывало, когда Джефф замолкал в ожидании ответа, я ловил себя на том, что уже и сам жду реплики воображаемого напарника. И я стал больше времени проводить с Джеффом в кабине.
Спустя некоторое время Джефф забеспокоился. Тем не менее продолжал с притворным воодушевлением задавать разные вопросы, например:
– Как же быть, Джо, если мы расстанемся? Научи меня жить, Джо!
Но все однажды подходит к концу, даже утомительное орбитальное дежурство в системе Шаула. Наступил момент, когда мы обслуживали последний маяк рядом с планетой Шаула-Бай. Остался быстрый межпланетный перелет к Шауле-Ниа – и вот она, база.
Я работал, как полагается, со страховочным фалом, но заигрался с системой маневрирования. Мотался туда-сюда явно больше, чем следовало, и баллоны почти опустели. Радиосвязь ненадолго отключил: у Джеффа появилась привычка нервно болтать в открытом космосе – видимо, сообразил, что вместе с Джозефом не влезть в один скафандр.
Завершив дела, я остановился, чтобы напоследок взглянуть на корабль. Обычно у него плавные, изящные очертания – от заостренного носа, где располагается жилой отсек, до сужающегося хвоста с ионным двигателем. Сейчас же на корпусе челнока было больше хлама, чем на изучающем астероиды геологе-любителе при первом выходе за борт. На протяжении каждой смены не меньше полусотни ученых заявлялись с разрешением от начальства установить на космическое судно какой-нибудь исследовательский аппарат. Безумнее всего смотрелся гигантский приплюснутый обруч из позолоченного алюминия, с толщиной чуть больше, чем у фольги. Он крепился сверху перпендикулярно хвосту корабля и торчал в обе стороны на двадцать футов. Не знаю, для чего служила эта штуковина – может, оценивала влияние космоса на ленту Мёбиуса, – но выглядела она точь-в-точь как обручальное кольцо, побывавшее под каблуком. Мы с Джеффом прозвали ее Растоптанной Любовью.
Но все прицепленное барахло не мешало кораблю производить самое приятное впечатление, выделяясь на фоне темно-оранжевых степей и светло-голубых морей Шаулы-Бай. Звезда Шаула – старушка лямбда Скорпиона – жарко пламенела вдали. На борту, около жилого отсека, отчетливо виднелась гигантская надпись: «Соединенные Штаты». Соединенные Штаты Шаулы, конечно же.
Я погрузился в раздумья: пожалуй, это не такое уж и плохое дежурство… И вдруг увидел, как челнок осторожно поплыл мимо Шаулы.
Из хвоста вырывалось призрачное синеватое пламя, словно струйка горящего бренди лилась в кофе брюло. Я мигом догадался, что произошло, и захотел врезать себе за непредусмотрительность: сразу за Джеффом на борт поднялся Джозеф. И Джефф уже орал:
– Ну наконец-то, болван ты ленивый! Все в порядке? Ладно, включаю двигатель!
Ведь я сам навлек беду, рассказав Джеффу дурацкую историю про санки. Да еще и липнул к нему как банный лист – вот он и решил избавиться от меня и остаться с Джозефом.
Корабль тем временем потихоньку набирал скорость. Страховочный фал, вившийся змеей к шлюзовому отсеку, начал расправляться.
Как известно, ракеты с ионными двигателями хороши лишь в межпланетном пространстве. Они медленно разгоняются; наш челнок развивал ускорение максимум в половину g, а сейчас шел и подавно с четвертью. Это означало, что корабль стартовал медленнее, чем большинство автомобилей.
Но ионный луч будет гореть часами, увеличивая скорость судна до пятнадцати миль в секунду и уводя его все дальше и дальше от бедняги Джо Хансена.
Так и случилось бы, не будь мы связаны.
Повезло, что я неделями упражнялся в космосе с фалом, хоть никаких призов и не выиграл. Недолго думая, я принялся аккуратно раскачивать фал. С третьей попытки, когда он уже почти выпрямился, удалось зацепить его за небольшой вырез в выступающем конце «Растоптанной любви». После этого я подтянул фал и позволил ему плавно скользить в руках, чтобы хоть как-то смягчить и распределить рывок от разгоняющегося челнока. Пусть четверть g – это немного, но через несколько секунд движения может дернуть неслабо.
Фал рвануло, и он не лопнул. «Растоптанная любовь» тоже выдержала, хотя в лучах Шаулы я разглядел, что она кое-где угрожающе погнулась.
Так я и тащился чуть в стороне от корабля. Ощущения, будто свисаешь на веревке с края лунной скалы. И с каждым мигом корабль увеличивал скорость на пять футов в секунду.
Счастье, что я вовремя догадался держаться в стороне и не подставлять фал (и себя) под ионный луч. Сбоку поток ионов не выглядел горячим, однако анфас он пылал гораздо ярче, чем дуговая лампа, и был сфокусирован почти как лазер. Представить страшно, что произошло бы, очутись я прямо за кормой (даже на расстоянии ста ярдов).
