– Ответь, дитя, в куриных ты мозгах как умещаешь груз сей книжных знаний?
Я в ответ:
– Сиди, когда целый год торчишь в актерских уборных, тетатетничаешь с умнейшими исполнителями шекспировских ролей, то волей-неволей чему-то учишься. Конечно же, со мной случай особый – недоумок, несчастная малютка АиА, живущая твоими милостивыми подаяниями, и не думай, пожалуйста, что я этого не ценю. Но…
– Ты «АиА» глаголешь? – нахмурился он. – Мне помнится, что новые весельчаки, отказчики от хереса и эля, АА
[102] зовутся.
– Агорафоб и Амнезийщик, – сказала я ему. – Сиди, хочу тебе сообщить, что мне известны эти пьесы. Пролог к «Макбету» в устах королевы Елизаветы – это такой же анахронизм, как если бы ты поместил ее у стапеля английского космического корабля, чтобы она разбила бутылку шампанского о корму.
– Ха! – вскричал он так, будто поймал меня на ошибке. – Но разве, провозгласив новую Елизавету, мы не послужим к вящей славе империи? А может, еще и воскресим для новых подвигов первого пилота, второго пилота и навигатора – Дрейка, Хокинса и Ралея?
[103] А корабль пусть называется «Золотая лань»?
[104] Экий вздор, моя милая!
Он не закончил на этом.
– Мой пролог – анахронизм?! Вот уж сказала так сказала! Червям земным такого не понять. Ты полагаешь, что вонючие ракеты и расщепленный атом добавили нам разума? Сам Бард анахронизмов был не чужд. Он надевал очки на Лира-короля, а в доме Цезаря у Барда тикают часы, и римлянин сей у него зарыт был в землю, а не сожжен, а Чехословакия у него имеет выход к морю. Иди проспись, дитя.
– Какая еще Чехословакия, Сиди?
– Ну Богемия, без разницы все это. Оставь меня теперь, прекрасное дитя. Ступай своим путем. Мне нужно поразмыслить над важными вещами. Возглавлять репертуарный театр – это тебе не примечания Фернесса
[105] читать.
Заглянул Мартин – объявить, что до начала осталось полчаса; в своей торжественности, в кроссовках, джинсах и грязной футболке он был больше похож на мальчишку из неблагополучного квартала, чем на последнего Сидова рекрута, помощника режиссера сцены и работящего юнца, хотя на сей раз он даже побрился. Я собиралась спросить Сида, кто будет играть леди Макбет, если не мисс Нефер, или, если у той будет в спектакле две роли, не нужно ли мне помочь ей с переодеванием. Наряжается она медленно, а костюмы Елизаветы совсем как настоящие – с корсетом и всем прочим. Вдобавок у меня не было ни малейшего сомнения, что ей придется повозиться с носом. Но тут я увидела, что Сиди уже накладывает альболин, чтобы грим не въедался в поры кожи.
«Грета, ты задаешь слишком много вопросов, – сказала я себе. – Всех заводишь и напрягаешь собственную несчастную рахитичную головку». И я удалилась в гардеробную, чтобы унять немного нервишки.
Гардеробная, а она находится в конце гримерной, – самое подходящее место, чтобы унять нервишки и разбудить фантазии любого ребенка, включая и помешанную взрослую, которая, притворяясь ребенком, пытается сохранить остатки своего рассудка. Начать с того, что для шекспировских пьес тут есть постоянные костюмы – все в стекляшках, блестках и парче. И сценические доспехи, и великолепные римские тоги с грузиками по кромке, чтобы складки красиво ниспадали, и бархатные ткани самых разных расцветок – прижмешься к ним щекой и мечтай себе; а также великолепные костюмы других наших любимых пьес: «Пер Гюнт» Ибсена, «Назад к Мафусаилу» Шоу вместе с переработанными Хиллардом для сцены хайнлайновскими «Детьми Мафусаила», «Из жизни насекомых» братьев Чапек, «Фонтан» О’Нила, «Хассан» Флеккера, «Камино Реал», «Дети Луны», «Опера нищих», «Мария Шотландская», «Беркли-сквер», «Дорога в Рим»
[106].
Есть костюмы и для специальных и музыкальных постановок – «Гамлета» в современном платье, «Юлия Цезаря» в обстановке какого-нибудь диктаторского режима 1920-х годов, «Укрощения строптивой» в первобытных одеяниях и леопардовых шкурах, где Петруччо появляется верхом на динозавре, «Бури», в которой действие происходит на другой планете и начинается все с крушения космического корабля – а это с полдюжины космических скафандров, они, вообще-то, легонькие, но вид у них самый настоящий; добавим сюда самые диковинные костюмы внеземных зверей для Ариэля, Калибана и других монстров.
Уж поверьте, содержимое гардеробной охватывает такой период времени и пространства, что иногда кажется, вот сейчас вас унесет к черту на кулички, и вы хватаетесь за что-нибудь очень реальное для вас, чтобы этого не случилось и чтобы вспомнить, где вы находитесь. Вот как я, например, в настоящий момент: схватилась за жетон метро, который свисает с моей шеи на тонюсенькой золотой цепочке (первый подарок от Сиди, насколько я помню), стала напевать что-то под нос, то ли заклинание, то ли молитву; закрыла глаза и принялась ощупывать дырочки в жетоне: «Колумбус-серкл», «Таймс-сквер», «Пенн-стейшн», «Кристофер-стрит»…
[107]
Нет, конечно, на самом деле в гардеробной не так уж и страшно. Иногда по спине бегут мурашки и на затылке шевелятся волосы, но вы ни на минуту не забываете, что это все не всамделишное, что это мир кукол в человеческий рост, мир детских переодеваний. Он заставляет вас думать о давно ушедших временах и событиях как о вещах приятных, а не как о черной голодной пасти, которая вот-вот вас сожрет – и вы никогда больше не увидите света божьего. Нет, в гардеробной всегда безопасно, здесь вы всегда только в театре, только на сцене, как бы далеко она ни уводила в царство воображаемого… И еще она – лучшее лекарство для такой дырявой головы, как у меня. Не мозг, а просто серое вещество с извилинами, ямками и бороздками – вещество, которое не помнит, что было до этого года, прожитого мною в гардеробной, и даже не способно вывести мое жалкое трясущееся тело из сей материнской-отцовской комнаты дальше, чем кулисы, да и то всего на одну-две сцены спектакля, после чего страх становится слишком сильным, а желание хоть одним глазком взглянуть на публику – невыносимым… А я помню, что случилось дважды, когда я и в самом деле посмотрела: потом неслась прочь как сумасшедшая.
Гардеробная для меня и хорошая трудотерапия, что подтверждают мои исколотые и жесткие как наждак пальцы. Я за последние двенадцать месяцев простегала или проштопала, наверно, половину из имеющихся здесь театральных костюмов. Правда, их так много, что я готова поверить, будто эти шкафы складываются гармошкой, а стеллажи уходят в четвертое измерение. Я уж не говорю о том, что здесь имеются ящики с реквизитом и полки со сценариями, суфлерскими копиями и другими книгами, включая две энциклопедии и множество толстенных томов полного собрания Шекспира с примечаниями Фернесса, которые, как догадался Сид, я зачитываю до дыр. Да, немало костюмов я вычистила и отутюжила и даже переделала их для новеньких вроде Мартина. Распарывала и прошивала в новых местах, а если материал толстый, то это, доложу я вам, жуткая морока.
