В какой-нибудь более приличной труппе я бы, наверно, называлась костюмершей. Вот только любой, кто хоть немного поошивался в театре, знает, что костюмерша – это сварливая старушенция, у которой куча полномочий, а на шее – шнурок с ножницами. Сварливой-то я и сама бываю, но вот до старушенции мне далеко. На самом деле я больше похожа на ребенка. Что же до полномочий, то тут меня любой переплюнет, даже Мартин.
Конечно, для тех, кто не знает театр изнутри, костюмерша – это такая аппетитная дамочка, которая одевается, как Нелл Гвинн, или Анитра, или миссис Пинчвайф
[108], или Клеопатра, или даже Ева (у нас для нее есть официальный костюм), и соблазняет юнцов. Я попыталась так вырядиться раз-другой. Но Сиди, увидев меня в подобном виде, хмурится, а если бы я попалась на глаза мисс Нефер, то мне наверняка досталось бы на орехи.
И потом, в нормальной театральной компании для костюмерной есть отдельное помещение, а гардеробная – это так, название, изобретенное моей детской фантазией, и актеры сносят мои маленькие причуды.
Нет, я вовсе не хочу сказать, что наш театр – это полный дурдом. Чтобы оказаться в такой близости от Бродвея, в какой находится Центральный парк, нужно иметь кое-что за душой. Но несмотря на все Сидово самодурство, этой нашей театральной эффективности сопутствует такая милая, добрая атмосфера! Актеры без всяких проблем подменяют друг друга; вместо одной программы можно поставить другую за полчаса да поднятия занавеса, и никто не впадет в истерику; никого не уволят, если он наестся чеснока и будет дышать в лицо примадонны. Короче говоря, мы – единая команда. А это, если задуматься, довольно необычно, поскольку Сид, мисс Нефер, Брюс и Моди – британцы (я иногда фантазирую, вливая в жилы мисс Нефер чуточку евразийской крови), Мартин, Бо и я – американцы (по крайней мере, я думаю, что я – американка), а остальные – самых разных кровей.
Кроме работы в гардеробной, я тут на посылках, выполняю всякие поручения внутри театра и помогаю актрисам одеваться, впрочем и актерам тоже. Наша гримерная в некотором полунеприличном роде не признает разделения полов. И мы с Мартином время от времени наводим тут шмон – я прохожусь по всему с тряпкой и мусорной корзиной, а он работает шваброй и щеткой, демонстрируя при этом такую молчаливую и мрачную эффективность, что я всегда нервничаю, тороплюсь поскорей закончить и убраться в свою гардеробную, чтобы там немного прийти в себя.
Да, гардеробная – замечательное место, если вы хотите успокоить нервишки или улучшить настроение, а то и помечтать. Но на сей раз я и восьми минут здесь не провела, как раздались пронзительные крики мисс Нефер, то есть Елизаветы: «Девушка! Девушка! Грета, где мой воротник с серебряной оторочкой?» Я его мигом нашла и доставила ей, поскольку знала, что старушка Лиз время от времени отвешивала пощечины даже своим фрейлинам, а мисс Нефер так входит в роль – только держись. Настоящий Пол Муни
[109].
Я с удовольствием отметила, что она уже в полном гриме, во всяком случае, он полный на лице – ух как я ненавижу эту идиотскую еле заметную татуировку в восемь лучей у нее на лбу (я иногда задаюсь вопросом, где она ею обзавелась: может, на гастролях в Индии или Египте?).
Да, она уже была в полном гриме. В этот раз немного перестаралась, входя в роль; я это сразу увидела, хотя речь и шла всего-навсего о каком-то вымученном анахронистичном прологе. Она жестом, даже не удостоив меня взглядом, попросила помочь ей одеться, но я, начав выполнять просьбу, заглянула в глаза. Они были такие печальные, холодные и одинокие (может, потому, что располагались так далеко от бровей, висков и маленького сжатого рта и были сильно разделены переносицей), что у меня мурашки побежали по коже. Тут она забормотала и завздыхала, поначалу едва слышно, потом достаточно громко – так что я стала разбирать слова.
– Холодно, так холодно, – сказала она, устремив взгляд куда-то в дали дальние, хотя ее руки и работали синхронно с моими. – Даже скачки не греют мою кровь. Никогда еще не было такого януария, хотя снега и нет. Снега не будет. Как и слез. Но мой мозг горит при мысли о том, что смертный приговор Марии так и не подписан. Вот он, мой ад! Может, обречь на страдания всех будущих королев или оставить дыру, чтобы испанцы или папа могли вползти назад, как черви, в сладкое яблоко Англии? Высокие черные корабли Филиппа собрались на юге, они как морские крепости – замки, похожие на утесы, готовы отправиться в путь по волнам. Парма
[110] на Среднешотландской низменности! А тем временем мои блестящие идиоты, мои молодые джентльмены разбазаривают английские сокровища так, словно это вода, словно золотые самородки – это летние цветы, каких не счесть в полях. Увы!
И я подумала: «Смурь какая-то! Ну и пролог – жуть доисторическая. А как потом снова превратиться в леди Макбет – вот вопрос. Грета, если для того, чтобы сыграть эпизод, нужно так из кожи вон лезть, то лучше тебе расстаться с тайной мечтой сделаться статисткой, когда подлечишь нервишки».
Она меня действительно доставала этим своим вхождением в роль. Словно мне удалось выскользнуть из театра, пройтись по аллее, сесть на скамейку в парке, услышать, как президент разговаривает сам с собой о вероятности войны с Россией, и понять, что я расположилась спиной к его спине и разделяет нас только кустик. А тут получалось, что мы, две женщины, пребываем в этаком непотребном сплетении в момент ее втискивания в этот идиотский до самой задницы корсет, похожий на огромную вафлю-трубочку для мороженого, а она в то же время еще и королева Елизавета, первая в Англии, умершая триста с чем-то лет назад, которая вернулась к жизни в гримерке в Центральном парке.
Она была так похожа на свою героиню, даже без рыжего парика, а только в белилах, начинавшихся в четверти дюйма от ее собственной челки, которую расчесала и уложила назад под тугую сетку. И возраст тоже. Не старше сорока – ну максимум сорока двух. Но сейчас она говорила, смотрела и ощущалась под моими руками, помогавшими ей одеваться, как женщина пятидесяти с лишним лет. Наверно, когда мисс Нефер входит в образ, она делает это каждой своей молекулой.
Это дело с возрастом произвело на меня такое впечатление, что я даже рискнула задать ей вопрос. Наверное, решила, что до смерти она меня не прибьет, – в этот момент мы обе занимали не самое удобное для убийства положение. Я как раз начала ее зашнуровывать, а для этого пришлось упереться коленкой в самый ее копчик.
– Сколько лет вашей старости, то есть вашей молодости, ваше величество? – спросила я невинным голосом, как у глуповатой придворной служанки.
