Под открытым небом было довольно сумеречно (день, что ли, уже клонится к вечеру – поздний утренник?), а освещение на сцене помаргивало, отчего декорации выглядели как-то призрачно. Значит, приступ этой моей дури в самом разгаре! Но я сосредоточилась на актерах; я разглядывала их через просветы в кулисах. Актеры были вполне реальными.
Да и спектакль тоже был вполне реальным, решила я, досмотрев до конца эту сцену и следующую, в которой Дункан поздравляет Макбета, причем они прошли в чисто елизаветинском стиле – без малейшей паузы. Никто не смеялся над цветастыми костюмами, и вскоре я сама вроде привыкла к ним.
Да, «Макбет» был совсем не похож на то, что обычно дает наша труппа. Громче и быстрее; с более короткими паузами между репликами; белый стих временами переходил в речитатив. Но было в этом что-то зажигательное, и все (в особенности Сид) работали в полную силу.
Подошла первая сцена с леди Макбет. Не отдавая себе отчета, я шагнула вперед – на то место, где меня уже трижды шарахнуло. Мартин настолько проникся мыслями о своей актерской судьбе и делал такие успехи, что я волновалась за него не меньше, чем он сам.
И вот появилась леди Макбет и направилась, как всегда, к противоположной стороне сцены, лицом чуть отвернувшись от меня. Потом уткнулась взглядом в искусственный пергамент, который держала в руках, и начала читать, хотя там не было ничего, кроме каракулей, и тут сердце у меня упало, потому что голос, который я услышала, принадлежал мисс Нефер. Я подумала (и даже едва вслух не произнесла): «Черт побери, он струсил? Или Сид в последнюю минуту решил, что не может доверить ему эту роль? Вот только кто же успел так быстро вытащить мисс Нефер из этой ее трубочки для мороженого?»
Но она вдруг повернулась, и я увидела: нет, это Мартин, – слава богу, тут ошибиться невозможно. Просто он говорил ее голосом. Когда человек впервые исполняет роль, в особенности если не успел толком порепетировать, он непременно будет подражать тому актеру, которого слышал в этой роли. Я сосредоточилась и поняла, что это, конечно, голос Мартина, только чуть выше обычного да некоторые интонации и ритмика как у мисс Нефер. Он тоже играл страстно и со всей отдачей, но, само собой, играл чисто по-мартиновски.
«Ну, малыш, отличное начало, – порадовалась я за него. – Давай и дальше в том же духе!»
И тут я повернулась к публике. И опять чуть не вскрикнула, потому что там, рядом со сценой, в самом центре резервной площадки был разложен ковер; посередине на невысоком стуле, обочь которого стояло нечто вроде дымящихся жаровен, сидела мисс Нефер, а вокруг нее – целая команда закутанных в плащи статистов в елизаветинских шляпах.
На секунду я погрузилась в прострацию, так как все это напомнило о том, что я видела (или думала, что видела) пару раз, когда отваживалась заглянуть сквозь дырочку в занавесе в закрытый зал.
Но в прострации я пребывала лишь секунду, потому что вспомнила: персонажи, произносящие шекспировские прологи, часто остаются на сцене и даже иногда спускаются к зрителям, а то и комментируют пьесу, ну, например, как Кристофер Слай и дворяне в «Укрощении строптивой». Значит, Сид решил собезьянничать и, как это с ним нередко случается, перестарался.
«Ну, Сиди, ты даешь! – подумала я, не сомневаясь, что туповатый нью-йоркский зритель ошалеет, увидев, что смотрит спектакль вместе с доброй королевой Елизаветой и ее придворными. – А что до вас, мисс Нефер, – добавила я не без зависти, – то вы можете сидеть себе в холодном Центральном парке, обогреваться дымком сухого льда и помалкивать; вот тогда все будет в порядке. Я искренне рада, что вам выпал шанс весь вечер пробыть королевой Елизаветой, пока вы не пытаетесь украсть эту сцену у Мартина и остальных актеров и у настоящей пьесы. Думаю, походный стульчик станет не очень удобен к пятому акту с его барабанным боем, но уверена, вы так вошли в роль, что даже не почувствуете этого. Только одно хочу вам сказать: не пугайте больше меня, делая вид, будто умеете творить чудеса – хоть с этим верджинелом, хоть с чем-то другим. Договорились? Вот и замечательно. А что до меня, то я буду смотреть пьесу».
IV
…Мечтать о новых измерениях,
Разгрома избежать,
Разрисовав одежды короля,
Чтоб двигался, как королева.
Роберт Грейвс
Я вернулась к созерцанию пьесы в тот момент, когда леди Макбет произносит: «Сюда, ко мне, невидимые гении убийства, и вместо молока мне желчью грудь наполните». И хотя я знала, что Мартин, поднося пальцы к верхней части корсажа, прикасается всего лишь к сложенному полотенцу, действие меня захватило – так было достоверно. Я решила, что мальчики могут играть девочек лучше, чем считается. Может, им стоит делать это почаще, и чтобы девочки играли мальчиков.
Потом Сид—Макбет вернулся после сражения к жене, вид у него торжествующий, но и испуганный, поскольку мысль об убийстве стала закрадываться ему в голову, а жена принялась раздувать угли в жаровне, как и полагается любой добропорядочной hausfrau
[132], заботящейся о карьере своего муженька и знающей, что она – та сила, которая стоит за его спиной, и что для его возвышения кто-то должен взяться за топор. Сид и Мартин так естественно, но в то же время и со смаком играли эту маленькую семейную сценку, что мне захотелось кричать «ура». Даже когда Сид прижимал Мартина к этой своей идиотской кирасе-кастрюле, никакой фальши не чувствовалось. Их тела говорили. Это был высший класс.
После этого пьеса пошла – ну просто блеск, а быстрый темп и преувеличенно бушующие страсти были ей только на пользу. Когда настало время сцены с кинжалом, у меня ногти впились в потные ладошки. И это было хорошо – то, что меня захватило происходящее на сцене, – потому что не оставалось времени снова взглянуть на публику, даже одним глазком. Вы уже поняли, что зрители выводят меня из себя. Все эти люди там, в тени, разглядывали актеров в свете рампы, все эти извращенцы, которые получают кайф от подглядывания, как говорит о них Брюс. А ведь они бог знает кем могут оказаться. Иногда (усугубляя мое припадочное смятение) я думаю, что такие они и есть. Может, там, в темноте среди других, притаился тот, кто сделал эту гадость, от которой у меня чердак съехал.
В общем, стоит только взглянуть на публику, и в голове начинают роиться всякие мысли про нее, а иногда мне и смотреть не нужно, вот как сейчас, когда я будто слышу буйный стук лошадиных копыт по твердой дороге и даже ржание, хотя это все быстро стихает. «Видать, на нас Кришна порчу навел, – подумала я. – Иначе Сидди не нанял бы лошадей для Нефер—Елизаветы, хотя в душе он, конечно, циркач. У него и денег-то нет таких. И потом…»
Но тут Сид—Макбет выдохнул так, будто вобрал в себя целую бочку воздуха. К счастью, он снял кирасу.
– Откуда ты, кинжал, возникший в воздухе передо мною? Ты рукояткой обращен ко мне… – сказал он, и пьеса снова увлекла меня, не позволяя думать о чем-либо другом или прислушиваться.
