Жиль проснулся с первой звездой, мерцавшей в глубокой синеве неба и возвещавшей его персональный рассвет. Он уже почти забыл о казусе с зеркалом, когда поднимался, в высоких ботинках и длинном овчинном плаще с капюшоном, по лестнице и обходил купол по «вдовьей дорожке», чтобы снять чехол с телескопа и подготовить инструмент к наблюдениям. Ему подумалось, что он выглядит совсем по-средневековому, только непрошеными гостями в небе теперь были не кометы, а искусственные спутники, за двадцать с лишним минут сползавшие по своим характерным орбитам от зенита до горизонта.
Он справился с трудной задачей, найдя двойную звезду в Большом Псе, и почти не сомневался, что разглядел бледный газовый фронт, продвигавшийся сквозь черноту туманности Конская Голова.
Наконец он зачехлил инструмент и вошел в дом. Привычка заставила его начать спуск и оказаться между зеркалами над лестничной площадкой в ту же минуту и ту же секунду, что и прошлой ночью. На сей раз ветра не было, и черная люстра с несимметричным созвездием лампочек неподвижно висела на черной цепи. Тени не рыскали из стороны в сторону. В остальном ничто не изменилось.
И когда часы пробили двенадцать, он увидел в зеркале в точности ту же картину: бледное, пораженное ужасом лицо, черная лента руки, касающаяся то ли плеча, то ли шеи Нефандора, чтобы удержать его или, наоборот, подтолкнуть к неизбежной участи. Разве что теперь скрытой оставалась меньшая часть черной фигуры, словно та высунулась из-за позолоченной рамы, чтобы посмотреть на Жиля своим неразличимым глазом.
И еще: на этот раз аномалия возникла не в восьмом отражении, а в седьмом.
Зеркальное искажение пропало с двенадцатым металлическим звоном, и теперь Жиль лишь с большим трудом избавился от навязчивых мыслей о странном происшествии. Он поймал себя на том, что объясняет случившееся уже не оптической иллюзией, а галлюцинацией. Оптическая иллюзия, повторяющаяся в неизменном виде две ночи подряд, едва ли возможна. Но и галлюцинация, ограниченная лишь одним из ряда отражений, – это довольно странно.
Главное же, необъяснимая враждебность тонкой черной фигуры поразила его куда сильнее, чем прошлой ночью. Одно дело – встретиться лицом к лицу с галлюцинацией, или призраком, или демоном. Ты можешь наброситься на него, истерически вцепиться в него, пробить кулаком насквозь. Но черный призрак, который прячется в зеркале, и не просто в зеркале, а в самых темных его глубинах, за многими слоями толстого стекла (почему-то их отражения кажутся такими же реальными, как настоящие зеркала), и собирается совершить что-то недоброе с твоим беззащитным, сморщенным изображением, явно наделен хитростью, осторожностью и отвратительной расчетливостью; видимо, все это было в фигуре, что играла с Жилем, как кошка с мышью, перебираясь из восьмого отражения в седьмое. Напрашивается вывод: кто-то ненавидит Жиля Нефандора с дьявольской силой.
Этой ночью он обошелся без мрачного Скрябина, играя только танцующе-бодрые сочинения Моцарта, а за шахматным столом анализировал задорные атакующие партии Андерсена, Кизерицкого и молодого Стейница.
Он решил подождать еще сутки и уже тогда, если фигура появится в третий раз, тщательно обдумать проблему и определить, что следует предпринять.
Но все-таки Жиль не удержался от попыток отыскать в своей памяти людей, которым навредил настолько, чтобы они сохранили в душе горькую и неутихающую ненависть к нему. Однако, тщательно и последовательно перебирая свои воспоминания за пять с половиной десятилетий, он не нашел ни одного кандидата на роль архиненавистника или смертельного врага Жиля Нефандора. Он был мягким человеком, богатое наследство избавляло его от необходимости совершать убийства и крупные кражи. Он женился, обзавелся детьми, потом развелся, – точнее говоря, с ним развелись. Жена нашла себе нового супруга, дети благополучно жили вдали от него. Ему хватало средств на то, чтобы поддерживать свое долговязое тело и свой высокий дом, когда оба начали дряхлеть, а также на невинные увлечения самым божественным искусством, самой холодной наукой и самой трудной игрой.
Конкуренты? Но он давно уже не участвовал в шахматных турнирах, лишь изредка играя партии по переписке. Он больше не давал концертов, а его статьи в астрономических журналах появлялись крайне редко и не вызывали бурных споров.
Женщины? В свое время он надеялся, что развод даст ему свободу для поиска новых любовных отношений, однако холостяцкий образ жизни оказался настолько удобным и привычным, что он так и не занялся этим. Возможно, в своем тщеславии он слишком опасался потерпеть фиаско… или добиться успеха.
В то же время он сознавал, что какое-то темное семя погребено в его памяти, но отказывался признавать это. Что-то связанное с шахматами? Нет…
Он действительно не сделал в своей жизни ничего особенного – ни хорошего, ни дурного. Почему его должны ненавидеть за то, что он ничего не сделал? Ненавидеть настолько, чтобы преследовать его изображение в зеркале? Он тщетно задавал себе эти вопросы, наблюдая за тем, как черный ферзь Кизерицкого неумолимо преследует белого короля Андерсена.
Следующей ночью он тщательно рассчитал время спуска по лестнице с помощью высокоточных часов, стоявших в купольном помещении… но точная механика показала себя менее надежной, чем устоявшиеся привычки, и в результате часы внизу пробили уже пять раз, когда он с замиранием сердца остановился напротив зеркал над лестничной площадкой. Позеленевшее от ужаса лицо было на месте – теперь в шестом отражении, как он и предполагал, не без фатализма, – и стройная черная фигура снова протягивала к нему руку. На этот раз Жиль заметил вуаль или же черный чулок на голове призрака, скрывавший черты лица, и слабое мерцание этой вуали отчасти напоминало бледный газовый фронт, который он недавно разглядел в туманности Конская Голова.
В эту ночь он полностью изменил привычный распорядок, не открывал крышку рояля и не расставлял шахматные фигуры. Вместо этого он пролежал целый час, закрыв глаза, чтобы они отдохнули, а остаток ночи и все утро изучал отражения отражений – в зеркалах над лестницей и еще в двух поменьше, которые установил у себя в комнате, наклонив на долю дюйма, чтобы добиться лучшего эффекта.
Под конец Жиль сделал ряд интересных открытий. Он и раньше замечал отражения отражений – особенно в зеркалах над лестничной площадкой – и удивлялся их причудливому виду, но никогда не размышлял о них систематически и, конечно, не проводил с ними экспериментов. Однако оказалось, что это хоть и небольшая, но весьма увлекательная область исследований – карманная оптика, своего рода наука в миниатюре.
Впрочем, определение «карманная» не очень подходило, поскольку для наблюдения за феноменами приходится помещать свой карман – и себя самого – между двумя зеркалами. Хотя, если подумать, можно сделать то же самое с помощью направленного вбок перископа, позволяющего наблюдать из точки между двумя зеркалами, не находясь в этой точке. Стоило попробовать.
Но если вернуться к началу, то, стоя между двумя зеркалами, вы видите сначала отражение своего лица, а за ним – отражение своего затылка в зеркале за спиной; далее следуют едва различимые по сравнению с ними вторые отражения лица – всего лишь очертания волос, щек и ушей – и затылка и так далее. По мере того как отраженные головы уменьшаются в размерах, вы различаете все больше подробностей в каждой из них, пока лицо не станет видно целиком, пусть даже оно будет мелким и довольно тусклым.
