Из огромного, сияющего чистотой окна открывался вид на Манхэттен с высоты тысячи двухсот пятидесяти футов – минус два этажа. Выйдя из лифта, я повернул не к накопителю и мачте, а налево, к великолепному ресторану «Krahenest»
[169]. Пройдя между бронзовыми трехфутовыми статуями Томаса Эдисона и Марии Склодовской-Эдисон, установленными в нише одной из стен, и графа фон Цеппелина и Томаса Склодовского-Эдисона – в нише напротив, я очутился у входа в наилучший немецкий ресторан за пределами родины. Здесь я немного помедлил, оглядывая резные панели темного дерева – картины Шварцвальда с гротескными изображениями его сказочных обитателей: кобольдов, эльфов, гномов, в меру сексуальных дриад и им подобных. Они увлекли меня, потому что я, как называют это американцы, художник-любитель. Правда, предпочитаемая мною, да и вообще единственная модель – цеппелин на фоне голубого неба или сгущающихся облаков.
Ко мне подошел Oberkellner
[170] с меню под мышкой:
– Mein Негг, мы рады видеть вас снова! У меня есть прекрасный столик на одного – около иллюминатора с видом на Гудзон.
Но в этот момент из-за столика у стены поднялся молодой человек и знакомый, столь дорогой мне голос произнес:
– Hier, Papa!
[171]
– Nein, Herr Ober, – улыбнулся я стюарду, отходя от него, – heute hab ich ein Gesellschafter. Mein Sohn
[172].
Я уверенно прошел между столиками, за которыми сидели хорошо одетые люди, как белые, так и темнокожие.
Мой сын по-родственному горячо пожал мне руку, хотя мы с ним расстались только сегодня утром. Он настоял, чтобы я сел на широкий, обитый кожей диванчик у стены – оттуда мне будет открываться весь зал, – а сам устроился напротив.
– Я сегодня хочу видеть только тебя, папа, – заверил он меня со сдержанной мужской нежностью. – У нас есть по крайней мере полтора часа. Я все уладил с твоим багажом. Он, скорее всего, уже на борту «Оствальда».
Мой заботливый и предусмотрительный мальчик!
– А теперь, папа, что выберем? Сегодня специальное предложение: Sauerbraten mit Spatzle
[173] и кисло-сладкая краснокочанная капуста. Но есть еще цыпленок с перцем…
– Пускай цыпленок посыпает голову перцем, – прервал я. – Тушеная говядина – это то, что нужно.
Как раз подошел пожилой официант, посланный к нам метрдотелем. Я уже собирался заказать, когда мой сын дал мне понять, что сделает заказ сам на правах хозяина. Это умилило меня. Сын между тем вдумчиво изучал карту вин.
– «Зинфандель» урожая тысяча девятьсот тридцать третьего года, – решительно произнес он, впрочем взглядом спросив моего одобрения; я улыбнулся и кивнул. – А для начала, может быть, капельку шнапса? – предложил он.
– Бренди? О да! – ответил я. – И даже, пожалуй, не капельку. Пусть будет двойная порция. Не каждый день я обедаю с таким выдающимся ученым, как мой сын.
– О папа! – Он смутился и почти покраснел. Но тут же твердо отдал распоряжение седовласому официанту: – Schnapps. Doppel
[174].
Тот кивнул и поспешно отошел.
Несколько чудесных секунд мы с любовью смотрели друг на друга. Потом я сказал:
– А теперь расскажи мне подробнее о своих достижениях в Новом Свете. Да, мы говорили о них не раз, но довольно коротко, и при этом всегда был кто-то из твоих друзей или твоя очаровательная жена. Теперь мне хотелось бы спокойного и неторопливого рассказа. Кстати, соответствует ли научный аппарат – доступ к специальной литературе и тому подобное – в муниципальном университете Нью-Йорка твоим потребностям, после того как тебе довелось поработать в Баден-Баденском университете и других центрах высшего образования в Германской Федерации?
– В каком-то смысле, конечно, они тут недотягивают, – признал он. – Но для работы именно в моей области хватает. – Тут он снова опустил глаза и едва не покраснел. – Однако, папа, ты переоцениваешь мои скромные успехи. Они не идут ни в какое сравнение со вкладом в международные связи, сделанным тобой за последние две недели.
– Это моя обычная работа, – скромно ответил я, тем не менее не удержавшись, чтобы еще раз не дотронуться до левого кармана, в котором лежали подписанные документы. – Но довольно обмениваться любезностями. Расскажи мне о своих «скромных успехах», как ты это называешь.
Наши взгляды встретились.
– Ну что ж, папа… – Он вдруг заговорил сухо и по-деловому. – Все, что я делал в последние два года, я делал, в полной мере осознавая всю зыбкость благополучия, которым все мы сейчас наслаждаемся. Если бы кое-какие вопросы в ключевые моменты истории последнего столетия решились иначе, если бы был выбран другой курс, то мир сейчас оказался бы ввергнутым в беды и войны, ужаснее которых вообразить себе невозможно. Эта леденящая душу картина все четче вырисовывается передо мной по мере того, как я глубже проникаю в суть вопроса.
Я был сильно заинтригован. Тут нам подали бренди в небольших округлых бокалах. Невольная заминка в разговоре только усилила мое волнение.
– Что ж, давай выпьем за твое глубокое проникновение в суть, – предложил я. – Прозит!
Ожог и приятное тепло, разлившееся по всему телу, пришпорили мой интерес.
– Думаю, я понимаю, о чем ты… – ответил я сыну.
Поставив недопитый бокал на стол, я указал на нечто за его спиной. Он оглянулся. Я указывал на четыре фигуры у входа в ресторан «Krahenest».
– Например, – сказал я, – если бы Томас Эдисон и Мария Склодовская не поженились и особенно если бы у них не родился сверхгениальный сын, познания Эдисона в области электричества и Склодовской в радиоактивных веществах не были бы объединены на благо науке. Не появился бы знаменитый аккумулятор Эдисона, основа всего известного нам наземного и воздушного транспорта. На суперсовременные электрические грузовики, о которых теперь пишут в филадельфийской «Сатэдей ивнинг пост», смотрели бы просто как на дорогостоящую причуду. И гелий так и не начали бы производить в промышленных количествах, а значит, продолжали бы расходовать и без того истощившиеся подземные запасы.
Взгляд моего сына вспыхнул азартом настоящего ученого.
– Папа, – воскликнул он, – ты и сам гений! Ты удивительно метко попал в одну из ключевых точек. Я сейчас работаю над большой статьей на эту тему. Известно ли тебе, что в тысяча восемьсот девяносто четвертом году Мария Склодовская имела личные отношения со своим коллегой Пьером Кюри и, следовательно, вполне могла бы стать мадам Кюри или, скажем, мадам Беккерель, потому что и он тогда работал с ними, – если бы в Париж в декабре тысяча восемьсот девяносто четвертого года не приехал блистательный Эдисон, не вскружил ей голову и не увез в Новый Свет к новым свершениям? И ты только представь, папа, – его глаза взволнованно блестели, – что было бы, если бы их сын не придумал свой знаменитый аккумулятор, самое значительное научное изобретение за всю историю промышленности. Ведь тот же Генри Форд тогда вполне мог бы наладить производство автомобилей, приводимых в движение паром, или природным газом, или даже бензином, вместо того чтобы выпускать электрические автомобили, которые сегодня стали настоящим благом для человечества. Представь вместо наших бесшумно скользящих машин чудовища, изрыгающие ядовитый дым и загрязняющие все вокруг.
