«Но ты не беспокоишься об этом, Трехножка, и о других кошках тоже, – горько подумал он. – Ты ведь охотишься в одиночку. А если и сходишься со своими сородичами, то лишь потому, что тебе это приятно и ты сама этого хочешь. Ты не пытаешься сотворить из своей расы коллективное божество, чтобы потом поклоняться ему, не тоскуешь по светлым векам империи, не разъедаешь этим свое сердце и не проливаешь смиренно свою кровь на космическом алтаре.
И ты не дашь себя обмануть, когда собаки начнут лаять о величии человечества под тысячью разных лун или когда глупая скотина будет вздыхать от сытости и благодарно жевать свою жвачку под красными, зелеными и фиолетовыми солнцами. Ты считаешь, что иногда мы бываем полезными. Приходишь на наши космические корабли, как когда-то приходила к нашим очагам. Ты используешь нас. Но когда мы сгинем, ты не будешь чахнуть на наших могилах или мучиться от голода в загонах. Ты сможешь – или хотя бы попытаешься».
Кошка мяукнула, поймала брошенный им кусок мяса и схватила подачку зубами, ловко приподнявшись на здоровых задних лапах. Наблюдая за тем, с каким изяществом она ест (хотя явно исхудала от голода), он вдруг увидел лицо Кеннета, точно такое же, как в последний раз на альфе Центавра-Дуо. Лицо возникло из бордовой темноты в дальнем конце подвала и выглядело совсем как живое. Пухлые губы, изогнутые в снисходительной улыбке, оценивающий втайне взгляд, желтоватая кожа человека, долго пробывшего в космосе, – все было точно таким же, как в те дни, когда они жили в одной каюте с эмблемой горящей реактивной струи. Но в этом лице чувствовались живость и энергия, которых он раньше не замечал. Он не бросился навстречу иллюзии, хотя очень хотел. Просто смотрел. Затем на верхнем уровне послышался топот сапог, кошка метнулась прочь, приподняв заднюю часть тела, совсем как трипед, а изображение мгновенно исчезло. Он еще долго смотрел в ту точку, где оно появилось, испытывая странную резкую боль, будто умерло единственное достойное существо в мире. Затем принялся есть с рассеянным интересом двухлетнего ребенка, иногда замирая с поднесенной ко рту ложкой.
Ночью опустился туман, сквозь который проглядывали винного цвета луны, словно два безумных глаза, а в темноте могло двигаться все, что угодно. Он щурился и вглядывался в даль, но трудно определять природу объектов, когда все вокруг перерыто и разворочено. Три человека вышли из подземного укрытия слева от него, переговариваясь приглушенными голосами. Один, которого он хорошо знал, – коренастый, с большими глазами, ехидной усмешкой и рыжеватой щетиной на подбородке – поздоровался и дружески пошутил насчет непыльной работенки. Затем они уползли вперед, туда, где, вероятно, залегли вражеские разведчики – с шестью ногами или с восемью? Вскоре он потерял их из виду. Держа оружие наготове, он выискивал признаки приближения врага.
Почему он так слабо ненавидел вражеских солдат? Не больше, чем марсиане, охотящиеся на песчаных драконов, ненавидят этих драконов. Контакты с ними были настолько редкими, что солдаты казались почти абстракцией. Как можно ненавидеть тех, кто настолько не похож на тебя? Он лишь удивлялся тому, что они тоже имеют разум. Нет, к несчастью, враги были всего лишь опасной целью. Однажды он видел, как один из них чудом спасся от смерти, и так обрадовался, что уже собрался дружелюбно помахать этому существу, хотя в ответ оно могло лишь изогнуть свои щупальца. А вот людей, сражавшихся бок о бок с ним, он ненавидел люто, до омерзения – их лица, голоса, привычки. То, как они жуют и сплевывают. Их неизменные ругательства, любимые словечки и шутки. Все это невыносимо разрасталось в нем, словно его ткнули носом в помои. Потому что они, подобно ему, были частью самого жалкого, лживого, чванливого галактического стада.
Он задумался о том, так ли он ненавидел людей, сидя в своей конторе на Альтаир-Уна. Наверняка почти так же. Вспомнилось долго тлеющее раздражение из-за пустяков, которые казались чудовищно огромными в часы между скрипичными стонами табельных часов. Однако тогда существовали предохранительные клапаны и амортизаторы, делавшие жизнь терпимой, а еще иллюзия цели.
А теперь не осталось ничего, и все прекрасно это понимали.
Но никто не имел права шутить над этим, и приходилось притворяться.
Его затрясло от гнева. Если убивать всех без разбора, это, по крайней мире, дало бы выход его эмоциям. Сконцентрировать смерть на спинах тех, кто заражен бессмысленной истерией. Бросить урановую бомбу в укрытие, где они надеются найти тайное спасение в мечтах и повторяют, словно молитву, рассуждения о галактической империи. Умирая от его руки, они могли бы на мгновение оценить собственное гнусное лицемерие.
Впереди прерывисто зарокотала одна из маленьких машин смерти – трубный зов, слышный лишь ему одному.
Рубиновый свет луны скользнул по искореженной земле. Он поднял оружие и прицелился. Это было приятно, словно тихий стон агонии. Но тут он сообразил, что выстрелил по внезапно появившейся тени и ее отбрасывал тот коренастый солдат, который недавно пошутил с ним и уполз вперед.
Лунный свет потемнел, словно кто-то задернул шторы. Сердце застучало сильнее, он скрипнул зубами и ухмыльнулся. В нем проснулась ярость, пока еще смутная. Он уловил запахи земли и чего-то химически-металлического: сильные, резкие, интригующие.
Затем он понял, что смотрит на белесое пятно, не поднимавшееся выше восьми дюймов над землей. Оно медленно приближалось в темноте, словно любопытная голова огромного призрачного червя, а затем превратилось в большеглазое, улыбчивое лицо, заросшее рыжей щетиной. Он машинально протянул руку и помог человеку подняться.
«Так это ты его сбил? Проклятый паук наверняка достал бы меня. Я не видел его, пока он не свалился мне на голову. Теперь я весь в мерзкой синей слизи».
Ну вот и конец. Он выбрал свою стаю и скоро сольется с толпой, а потом погибнет бессмысленно, как лемминг, когда придет его время. Или даже научится нянчиться с общими идеалами, словно с мертвой куклой, мечтая о хаосе. Никогда больше он не будет стремиться к тому темному, холодному озарению, которое придает жизни реальный, хотя и ужасный смысл. Он и прежде был маленьким, нелепым зверьком в орде леммингов, бегущей по Галактике, и дальше будет таким же.
Он увидел маленький черный предмет, летящий сквозь туман. А коренастый солдат не увидел. Оглушительный взрыв хлестнул по коже. Он поднял голову и увидел, что солдат все еще стоит рядом. Без головы. Тело бездумно качнулось вперед и упало, а он рассмеялся сквозь зубы короткими, шипящими толчками. Губы его растянулись так широко, что желваки задергались, причиняя боль.
Он смотрел на светловолосого солдата со злорадным презрением. Солдат окончил третьеразрядное ядерно-техническое училище и считал серьезной ошибкой свое назначение в пехоту. Однако был честолюбив и проявлял необычный интерес к войне.
Они стояли на гребне горного хребта, покрытого фиолетовыми и желтыми пятнами лиан. В долинах по обе стороны от хребта продвигалась вперед их армия. Тучи пыли и полосы раздавленных лиан тянулись, сколько хватало взгляда. С грохотом ползли огромные транспорты с солдатами, другие солдаты суетились вокруг, помогая машинам преодолевать различные препятствия, будто находились с ними в невообразимом симбиозе. Машины поменьше, с посыльными, сновали туда-сюда, словно кентавры – высшие существа. Какие-то аппараты пристально следили за всем этим сверху. Казалось, некое гигантское неповоротливое чудовище нащупывало себе дорогу, осторожно вытягивало щупальца или рога, подобно улитке, а затем озадаченно отдергивало их, столкнувшись с чем-либо неприятным или странным, но каждый раз собиралось с силами для новой попытки. Оно не текло, а скорее ползло, изгибаясь и вздыбливаясь. Или отступало. Словно армия ригелианских тараканов. Или земных бродячих муравьев, так похожих на крошечных марсиан – солдат с черными жвалами, фуражиров, разведчиков, мясников и носильщиков.
