– Не паникуйте, Карр, – донесся смешок Слайкера. – Да вы и сами уже наверняка поняли, что паниковать себе дороже. Мне темнота прибираться не мешает, работа ощупью – один из моих основных навыков, поскольку зрением и слухом я похвастаться не могу. А ваши глаза должны полностью приспособиться, если хотите что-то увидеть. Повторяю: не паникуйте, Карр, особенно при появлении призраков.
Вот уж чего я не ожидал, сидя в том чудовищном кресле (которое, похоже, и впрямь оказывало успокаивающее действие), так это того, что испытаю удовольствие, пусть и очень слабое, при мысли о том, что вскоре увижу некий тайный образ Эвелин Кордью, в какой-то степени реальный либо мастерски сымитированный. Но при этом, кажется, сильнее страха за собственную жизнь было холодное отвращение к тому, что все человеческие желания и побуждения Слайкер сводит к жажде власти, к явлению, чьи идеальные символы – это пленившее меня кресло, эта дверь – «линия Зигфрида», эти папки с настоящими или придуманными призраками.
Из самых тревожных мыслей, которые я напрасно пытался гнать, больше всего донимала мысль о том, что Слайкер сообщил о слабости двух своих важнейших чувств. Едва ли он признался бы в этом человеку, которому предстоит долгая жизнь.
Минуты во мгле текли неспешно. Время от времени я слышал шуршание папок, но только единожды с тихим щелчком закрылся ящик. Это подсказало мне, что Слайкер еще не управился с уборкой.
Я напряг частичку разума – сущую крошку, которую отважился избавить от контроля за дыханием, – в попытке услышать что-нибудь еще, но не уловил даже слабейшего отголоска городской жизни. Стены кабинета были непроницаемы не только для света, но и для звука. Впрочем, даже будь иначе, у меня не было бы ни малейшей возможности позвать на помощь.
Посторонний звук вдруг все же раздался. Прежде я лишь один-единственный раз слышал этот громкий щелчок, но теперь тотчас узнал его. Сдвинулись ригели входной двери. Что-то мне показалось странным, и понадобилась секунда-другая, чтобы сообразить: щелчку не предшествовал скрип проворачивающегося ключа.
Сначала я предположил, что Слайкер беззвучно подошел к двери, но потом понял, что шуршание папок на столе не прекращалось.
Это что же получается, Слайкер не услышал щелчка? Должно быть, не лгал насчет плохого слуха.
Прозвучал слабый скрип петель, затем снова, – должно быть, дверь открыли, а потом закрыли; и опять щелчок. Это озадачило меня, потому что из коридора не проникло света. Правда, свет там могли уже выключить.
После этого я ничего не слышал, кроме шуршания папок, хотя и напрягал слух, насколько позволял кляп. Ирония в том, что необходимость дышать осторожно способствовала обострению слуха, поскольку заставляла полностью сосредоточиться на неподвижности. Я знал, что в кабинете теперь находится некто третий и Слайкеру об этом неизвестно.
Казалось, не будет конца ожиданию в кромешной мгле, как будто сама вечность запустила черное щупальце в наш временной поток.
Внезапно послышалось короткое шшух, словно на что-то набросили клеенку. Удивленный возглас Слайкера перешел в визг и тотчас оборвался, как будто хозяину кабинета, как и мне, зажали рот и нос. За этим последовали шарканье ног, скрип колесиков кресла и шум борьбы, но это не два человека схватились, а один силился от чего-то освободиться, пыхтя и отчаянно дергаясь. Я было подумал, что у хозяйского кресла такие же ограничители, как и у моего, и они внезапно сработали, но сразу отбросил это нелепое предположение.
Потом я услышал судорожные свистящие вздохи, словно у человека открылись только ноздри, но не рот. Я вообразил Слайкера, подобно мне зафиксированного в кресле; представил, как он с ужасом таращится в темноту.
Наконец раздался голос, который я прекрасно знал, потому что слышал его достаточно часто в кинотеатрах и у Джеффа Грейна, когда тот воспроизводил магнитофонные записи. Знакомая томность, знакомое хихиканье… И наивность, и умудренность, и теплое сочувствие, и холодная рассудочность. Обаяние высшей пробы. Никаких сомнений, это голос Эвелин Кордью.
– Эми, ради бога, прекрати трепыхаться. Даже если сбросишь кляп, это тебе не поможет, а с ним на физиономии ты выглядишь так забавно. Да, Эми, я сказала «выглядишь»… Ты не поверишь, но это правда: утрата пяти призраков улучшает зрение, у меня словно пелену сняли с глаз. Да и остальные чувства обострились.
И не пытайся взывать к моему милосердию, не притворяйся, что задыхаешься. Я тебе закрыла только рот. Хватит с меня твоей болтовни. Это называется «самоприлегающая пленка» – у меня тоже есть приятель-химик, хоть и не в Париже. По его словам, через год эта пленка станет самым популярным упаковочным материалом. Она тоньше и прозрачнее целлофановой, но очень прочная. Электронный пластик, представляешь? С одной стороны положительный заряд, с другой – отрицательный. К чему ни приложишь, моментально прилепится, а чтобы снять, достаточно выпустить в него несколько электронов из миниатюрного статического конденсатора – друг дал мне рекламный экземпляр, – и пленка мгновенно распрямится. А если электронов не пожалеть, она сделается крепче стали.
Попасть сюда, Эми, нам помог другой кусок пленки. Мы его приложили снаружи, и, когда дверь открылась, он облепил язычки замков. Погасив свет в коридоре, мы накачали пленку электронами, она распрямилась и вытолкнула все язычки. Дорогой, ты же обожаешь читать лекции о твоих клапанных пластиках и прочих маленьких хитростях, так что, надеюсь, не будешь в претензии, если и я немного расскажу о своих. И похвастаюсь моими друзьями. Ты не всех знаешь, Эми. Слышал когда-нибудь фамилию Смыслов? Или Арен? Некоторые из них сами отделяют призраков, и они не обрадовались, услышав о тебе. Особенно о твоем «Прошлом» и «Будущем».
Протестующе пискнули ролики, как будто Слайкер пытался передвигаться вместе с креслом.
– Эми, не уходи! Уверена, ты уже догадался о цели моего визита. Да, дорогой, я их забираю. Всех пятерых. И меня не смущает, что у них жажда убийства, потому что у меня появились кое-какие идеи на этот счет. А сейчас извини, Эми, но тебе придется посидеть тихо, пока я готовлюсь надеть мои призраки.
Какое-то время я слышал лишь хриплое дыхание Эмиля Слайкера да изредка шуршание шелка и стрекот застежки-молнии, после чего что-то мягко падало на пол.
– Ну вот и порядок, Эми. Следующий шаг – воссоединение с пятью сестренками. О, да твой секретный ящичек не заперт… Ты был уверен, что я о нем не знаю, правда? Вряд ли нам понадобится музыка – призраки помнят мое прикосновение, оно заставит их проснуться и засветиться.
Эвелин умолкла. Спустя несколько минут я заметил сияние над столом, поначалу очень слабое, как мигание тусклой звездочки на периферии зрения – то ли есть она, то ли ее нет. Или как озерцо, освещенное только созвездиями, проглядывающее в густом лесу. Или как эти пляшущие точки-огоньки, которые видишь даже в абсолютной темноте и которые означают лишь, что неуемная сетчатка и оптический нерв обманули тебя на миг, внушив, будто показывают нечто реальное.
Но вскоре сияние приобрело форму, хоть и осталось на зыбкой границе видимости. Оно перемещалось, выползало из фокуса моего зрения, поскольку у меня не было никакого ориентира, чтобы зафиксировать взгляд.
