Сияние представляло собой неясную полоску, дважды согнувшуюся под прямым углом: верхняя сторона получившегося прямоугольника длиннее боковых, а нижняя отсутствует. У меня на глазах он стал чуть четче, и я понял, что у полосок ярче светятся внутренние кромки, то есть обращенные к прямоугольнику полной черноты; внешние же кромки тусклы до невидимости. Продолжая наблюдать, я отметил, что два угла скруглены, а верхнюю сторону венчает другой прямоугольник, меньшего размера, – как клапан у конверта.
Этот «клапан» подсказал, что я смотрю на папку, слабо подсвеченную изнутри.
Верхняя полоса стала черной посередине – в папку погрузилась рука – и засветилась вновь: рука вынырнула. Потом из папки, будто влекомое невидимыми пальцами, выплыло нечто столь же тусклое, как эти ленты света.
Оно имело форму женского тела, только искаженную, постоянно меняющуюся. У головы, рук, верхней части туловища более человеческие пропорции, чем у нижней части торса и ног, похожие на колышущиеся занавески или длинную юбку из просвечивающей ткани. Силуэт был очень тусклым, и, как я ни моргал, ярче он не становился.
Как будто кто-то вырезал женскую фигуру из тончайшего чулочного шелка, и покрасил ее фосфором, и увенчал иллюзией тусклых серебряных волос. Но это было нечто большее. Хоть силуэт и приобретал в воздухе изящные очертания, какие может приобрести платье, если женщина встряхнет его, прежде чем надеть, казалось, он живет собственной трепетной жизнью.
И при всей своей искаженности эта фигура, то взмывавшая по дуге к потолку, то нырявшая к полу, была соблазнительно прекрасной, с узнаваемым лицом Эви Кордью.
Вдруг она изменила направление полета – так взлетает полупрозрачная ночная рубашка, прежде чем заскользить вниз по женскому телу.
И я увидел, что под этой «рубашкой» действительно стоит женщина – и надевает ее себе на голову. Лишь отраженное сияние призрака, в которого она облачалась, позволило мне различить ее тело.
Женщина изгибалась, крутила бедрами, наклоняла вперед и откидывала назад голову, как будто надевала платье в обтяжку. И текучее, сияющее нечто действительно облекло ее тело, вмиг обретя правильные контуры и пропорции.
Когда женщина и ее призрак соединились, сияние на миг усилилось и я ясно увидел Эви Кордью, чья кожа зажглась собственным светом: длинные изящные лодыжки, амфорные изгибы бедер и талии, дерзкие груди – их рисовало мое воображение, когда я разглядывал ее в бикини на фотографиях, разве что ареолы оказались покрупнее.
Все это было открыто моему взору лишь краткий миг, а потом призрачный свет угас, как гаснет белая искра, и комната снова погрузилась во мрак.
И в этом мраке зазвучал напевный голос:
– Ах, Эми, это похоже на шелк – чулок из нежного шелка на всем теле. Помнишь, когда ты начал отделять? В мой первый успешный год – я наконец получила признание и семилетний контракт. Я была на седьмом небе от счастья и готовилась покорить мир, и тут вдруг начались эти ужасные головокружения, и я пришла к тебе. И ты меня исцелил – отобрав все мое везение. Ты говорил, что будет немного похоже на сдачу крови, – так и вышло. Это был мой первый призрак, Эми. Всего лишь первый.
Мои глаза, быстро оправившиеся от яркой вспышки, которой сопровождалось воссоединение призрака с его хозяйкой, снова различали три мерцающие кромки папки. И опять из нее воспарила неистово сотрясающаяся женщина с прозрачными лентами. У нее тоже было лицо Эви, но постоянно меняющееся: глаз то с апельсин, то с горошину, губы кривятся в невероятных улыбках и гримасах, лоб то сжимается до размеров булавочной головки, то расширяется, как у больного монголизмом. Так искажается лицо в окне, когда снаружи темно и хлещет ливень. Вот оно легло на лицо настоящей Эвелин, и какой-то миг они не сливались, существовали параллельно, как лица близнецов в таком окне. А потом будто губка прошлась по стеклу, и осталось одно лицо, яркое и четкое, и, прежде чем свет померк, я увидел, как изо рта вынырнул кончик языка и облизнул губы.
И услышал голос:
– Этот – как горячий бархат, Эми. Гладок, мягок, но печет. Ты его забрал после закрытого просмотра «Термоядерной блондинки», на банкете в честь этого события. Там присутствовала тогдашняя мисс Америка, и я ей показала, как выглядит по-настоящему достойное тело. Вот тогда я и поняла, что взобралась на олимп, но это никак меня не изменило, не сделало богиней. Я осталась все той же дурехой и нескладехой; операторы и монтажеры по-прежнему старались прятать мои ошибки, но, когда ты в центре витрины, с тебя особый спрос… И мне предстояло до конца жизни бороться с собственным телом, любой ценой держать форму, а ведь старость не обманешь, она добавляет морщинку за морщинкой, отнимает клетку за клеткой.
Третий призрак взвился к потолку и опустился; все время мерцали флуоресцирующие волны. Гибкие руки извивались, словно бледные угри, а указательные и большие пальцы, соприкасаясь кончиками, были похожи на головы любопытных змей. Вот пальцы разошлись и кисти рук уподобились ползущим и светящимся морским звездам. А потом в эти кисти, словно в шелковые, цвета слоновой кожи перчатки длиной по локоть, вошли материальные руки Эвелин. Некоторое время руки были самыми яркими частями фигуры, и я смотрел, как они помогают телу облачаться в эктоплазму. А потом они симметричными движениями натянули на лицо Эвелин лоб, щеки и подбородок ее призрака, разгладили ладонями щеки, короткими боковыми касаниями безымянных пальцев расправили глаза и наконец прошлись назад по волосам обеих голов. Волосы призрака, очень темные, соединились со светлыми локонами Эвелин и притенили их.
– Этот показался каким-то склизким, Эми, словно поверхность болота. Помнишь, в «Трокадеро» я раздразнила ребят и они подрались из-за меня? Джефф здорово отдубасил Лестера, хотя они в этом и не признались, и даже старина Сэмми получил синяк под глазом. Я тогда только и поняла: для сумевшего подняться на самый верх доступны все удовольствия, о каких простой человек может только мечтать, но это не значит, что ты поймал Бога за бороду, – надо постоянно трудиться и интриговать, чтобы за одним удовольствием получать другое, если не хочешь, чтобы твоя жизнь вновь стала пресной, как промокашка.
Четвертый призрак поднялся к потолку, подобно ныряльщику, возвращающемуся из глубины. А потом, как будто и впрямь комната была заполнена водой, он оттолкнулся от потолка ногами и устремился вниз… и снова изменил направление на противоположное и на миг завис над головой Эвелин, после чего медленно осел на нее. В этот раз я увидел, как яркие ладони ложатся на груди призрака и накладывают их на свои собственные, словно женщина надевала светящийся прозрачный бюстгальтер. А затем и вся эктоплазменная оболочка облепила Эвелин, как дешевое хлопчатобумажное платье под проливным дождем.
Когда сияние погасло в четвертый раз, Эвелин тихо сказала:
– Ах, Эми, это круто. Прямо дрожь пробирает. Я только что вернулась со съемок в Европе, и мне ужасно хотелось попасть на Бродвей, и ты, прежде чем отделил призрака, заставил меня заново пережить вечеринку на яхте – Рико и автор шутили над тем, как я провалила мою первую читку пьесы, и мы плыли в лунном свете, и Моника чуть не утонула. Вот тогда мне и открылось, что ни один зритель, даже самый простодушный, не уважает тебя за то, что ты его секс-королева. У него к сидящей рядом девчонке уважения больше, чем к тебе. Потому что ты для него не человек, а образ на экране, с которым в своих фантазиях можно делать все, что заблагорассудится. Да и с верхушкой, с элитой, дело обстоит ничуть не лучше. Для них ты всего лишь вызов, приз, которым можно похвастаться перед другими мужчинами, но ни в коем случае не предмет обожания. Что ж, Эми, это был четвертый, а с пятым будет полный комплект.
