Об этих людях даже Джефф Грейн не смог мне ничего рассказать. Кто тот химик? И кто такой Арен? Это слово когда-то означало «паук» – вот и гадай… И как она узнала, что я работаю на Джеффа?
Эвелин Кордью теперь еще реже показывается на люди; я и не пытался с ней встретиться. Наверное, и Джефф больше не виделся с бывшей женой. Порой я задаюсь вопросом, не использовали ли меня в качестве живца.
Я держусь подальше от этих темных дел, с тех пор как предоставил пожарным обнаружить доктора Эмиля Слайкера, «погибшего в результате отравления дымом» в его «экстравагантном» кабинете. Этот пожар, если верить газетам, лишь слегка затронул мебель, но сжег содержимое всех папок и магнитофонные пленки.
Я думаю, сгорело кое-что еще. Тогда в дверях, оглянувшись напоследок, я увидел доктора в смирительной рубашке из бледного пламени. Вряд ли тому причиной разбросанные бумаги или электронный пластик. Должно быть, это горели девушки-призраки.
Старушка мисс Макбет
[27]Тусклый круг света от электрической лампы, стоявшей на ящике из-под апельсинов, выхватывал из темноты кровать, голую стену за ней и цементный пол под ней, прикрытую тканью птичью клетку по другую сторону от кровати – и больше ничего. На ящике громоздилась куча израсходованных батареек и пустых коробок. Три свежие батарейки лежали в коробке рядом с лампой.
Старушка ворочалась во сне под одеялом. Лицо ее было встревоженным, губы сжались в тонкую линию, а их уголки опустились вниз – трагическая маска, уменьшенная, чтобы сгодиться для старушки. Время от времени она, не просыпаясь, вытаскивала руки из-под одеяла и подносила к ушам, как будто ее донимал шум… хотя в комнате стояла глубокая тишина.
Наконец, словно не в силах больше это выносить, она медленно села на кровати. Глаза ее открылись, но сама она не проснулась, неподвижно и неосознанно уставившись в одну точку. Она опустила ноги в удобные войлочные тапочки – на левом была дырка. Взяла с изножья кровати шерстяной банный халат и завернулась в него. Все еще сидя на постели, на ощупь отыскала электрическую лампу. Затем поднялась и прошла с лампой в руке через комнату, к двери; круг света на потолке следовал за ней. Всю комнату не удавалось осветить никогда. Лицо старушки по-прежнему оставалось строгой трагической маской, она крепко спала с открытыми глазами.
За дверью она спустилась на один пролет по чугунной лестнице, издававшей негромкий глубокий звон под ее легкими шагами, будто сверху было еще много таких пролетов. Прошла в другую дверь, тяжелую, мягко простонавшую, словно то был служебный вход в театре, закрыла ее за собой и остановилась.
Если бы вы стояли снаружи, то увидели бы ее с лампой в руке и небольшой полукруг кирпичной стены с железной дверью позади нее, а также второй полукруг на тротуаре у нее под ногами, и все – ни другой стороны улицы, ни чего-то еще: тусклый свет не дотягивался дальше. Немного погодя вы заметили бы наверху полоску слабо светящихся звезд – слишком узкую, чтобы видеть созвездия, точно повсюду стояли очень высокие невидимые дома. А если бы потом вы снова посмотрели вверх, то задумались бы: что, если некоторые звезды сдвинулись с места или изменили цвет, а может, появились новые, тогда как несколько старых пропали? Это могло бы встревожить вас.
Старушка недолго простояла на месте. Она пошла по улице, оставаясь в тусклом круге света от электрической лампы, держась у обочины, так что даже стена с ее стороны улицы скрылась в темноте. Войлочные тапочки тихо шаркали по мостовой. В остальном город – поскольку это место походило на город – был погружен в полную тишину. Разве что через пару кварталов послышалось негромкое сердитое жужжание. А угол здания на следующем перекрестке был очерчен кричаще-красной каймой, точно такого же оттенка, как у неоновых рекламных вывесок.
Старушка повернула за угол и оказалась на улице, заполненной светящимися червями. Их было сорок или пятьдесят, каждый толщиной с ваш большой палец, а длиной с вашу руку, хотя попадались и поменьше. Не очень яркие – сияния хватало, только чтобы разглядеть их самих. Разных цветов, но чаще всего – красного. Они ползали, как гусеницы, только немного быстрее. Вроде старых неоновых трубок, оживших и вылезших из рекламных вывесок, но потемневших и потускневших от времени. Червяки извивались повсюду, на тротуарах и на мостовой, некоторые забрались на выступы стен, а два или три повисли там, где, видимо, были провода. Передвигаясь, они жужжали, а провода под ними пели.
Казалось, они заметили старушку, потому что несколько червяков подползли ближе и окружили ее, держась вне тусклого круга света от лампы. Когда она снова свернула за угол, один из червяков, ртутно-фиолетовый, какое-то время следовал за ней, приподняв голову и сердито потрескивая, точно испорченная неоновая трубка.
Этот квартал тоже был темным, не считая полосы слабо мерцавших звезд. Хотя старушка по-прежнему держалась ближе к обочине, тротуары сузились, и в свете лампы показались разбитые витрины с торчавшими осколками и изредка – почти целыми кусками толстого стекла. Взгляд старушки, видевшей что-то во сне, не метался из стороны в сторону, но если бы вы были там, то смутно различили бы за разбитыми витринами манекены – мужчин в ярких костюмах и широкополых шляпах, женщин в узких юбках и сверкающих блузках, – и, хотя они стояли совершенно неподвижно, вы бы задумались, не поворачиваются ли их глаза вслед старушке; когда же круг света двигался дальше, никто не смог бы выяснить, не пробираются ли они с осторожностью сквозь острые осколки, чтобы отправиться за ней.
В следующем квартале, над ровной площадкой на уровне второго этажа, кружился призрачный свет. Казалось, что-то двигается сквозь тысячи лампочек старого театрального шатра, едва заметно и очень ненадолго оживляя хрупкие старые нити накаливания прерывистым, беспокойным мерцанием. На другой стороне улицы, немного выше, у границы поля зрения, виднелись прямоугольные рекламные щиты тусклых цветов, которые то загорались, то меркли через неравные промежутки, – такой эффект могли бы вызвать гигантские летучие мыши, проползающие по почти погасшему световому табло. А вверху, на двадцатом этаже или даже выше, у самой границы мерцающего звездного неба, из маленького окошка сочился желтоватый свет.
Пройдя до середины следующего квартала, старушка свернула с тротуара к ограде из чугунных столбов, прислонилась к воротам и негромко жалобно простонала – единственный звук, который она издала за все это время. Ворота распахнулись, заскрежетав по гравию.
Старушка закрыла их за собой и двинулась вперед, хрустя тапочками по увядшим листьям; ее тонкий нос машинально сморщился от запаха сорной травы и пыли. Прямо над ее головой показались звезды, образовав небольшой квадрат. Она поднялась по деревянным ступенькам на крыльцо и прошла в дверь с шестью филенками, которая скрипнула, открываясь, и захлопнулась опять.
Коридоры в доме были пустыми, ни одну лестницу с изящной деревянной отделкой не покрывал ковер. Когда она поднялась на третий этаж вместе со своим тусклым кругом света, внизу послышался хруст, затем скрип. Она дернула за висевшую веревку, чуть повиснув на ней и слегка покачнувшись при этом. Откуда-то с потолка, ударившись об пол, опустилась приставная лестница.
