К тому времени он уже чувствовал, что ящики его памяти переполнены, и с нетерпением ждал момента, когда истинно богатый вкус кофе, выпитого на законных основаниях, позволит ему заговорить.
Гаммич представлял эту сцену в мельчайших подробностях: вся семья собирается на конклав за кухонным столом, Ашшурбанипал и Клеопатра почтительно наблюдают за происходящим с пола, сам он сидит совершенно прямо, легко касаясь лапами (или уже руками?) чашки из тонкого фарфора, а Старый Конь наливает в нее густой дымящийся черный напиток. Он знал, что до Великой трансформации рукой подать.
В то же время Гаммич понимал, что в семействе очень скоро случится еще одна неприятность. Ему стало ясно, что Сестренка намного старше Малыша и давно уже должна была пройти свою, не столь привлекательную, но не менее необходимую трансформацию (первая миска сырой конины вряд ли окажется такой же впечатляющей, как первая чашка кофе). Но срок давно прошел. Гаммич ощущал возрастающий страх в этом немом вампирском существе, обитавшем в теле быстро растущей девочки, внутренне подготовленной к тому, чтобы стать свирепой кошкой. Как ужасно было думать о том, что Старый Конь и Кис-Кис всю жизнь заботились об этом чудовище! Гаммич пообещал себе, что, если ему представится хоть какая-то возможность облегчить горе родителей, он не будет колебаться ни мгновения.
Однажды ночью, когда предчувствие Перемены переполняло его и стало понятно, что Великий день наступит завтра, а в доме сделалось невероятно шумно от треска и стука половиц, капанья воды из незакрытого крана и шуршания занавесок перед закрытыми окнами (многие миры духов, включая зеркальный, явно подобрались очень близко), Гаммичу представилась такая возможность.
Кис-Кис и Старый Конь погрузились в особенно крепкий сон, оба одурманенные: она – лекарством от простуды, он – виски с содовой, употребленным сверх меры (Гаммич понимал, что Старый Конь думает о Сестренке). Малыш тоже спал, но беспокойно, просыпаясь и хныча – жалюзи на окне с шумом сворачивались без всякой человеческой или кошачьей помощи, и лунный свет падал прямо в его кроватку. Гаммич нес караул перед кроваткой, с закрытыми глазами, но чрезвычайно возбужденный, мысленно устремляясь во все уголки дома и даже во внешний мир. Спать в эту самую важную из ночей было немыслимо.
И вдруг он услышал шаги, такие мягкие, что это могла быть только Клеопатра.
Нет, еще мягче: наверное, Гаммич-двойник, сбежавший из зеркального мира и теперь кравшийся к нему по темному коридору. Шерсть на спине у Гаммича встала дыбом.
Затем он уловил какое-то движение в комнате Сестренки. В своей тонкой ночной рубашке желтого цвета она казалась худой, как египетская мумия, и уверенной в себе, но кошка в ней проявлялась в эту ночь особенно сильно – пристальный прямой взгляд, чуть приоткрытый рот с изящными собачьими клыками и так далее. Если бы Кис-Кис увидела ее, то метнулась бы на поиски телефонного номера, который старательно прятала, – номера врача-специалиста. Гаммич догадался, что стал свидетелем временного нарушения законов природы, позволявшего этому созданию существовать, не обрастая шерстью и не меняя круглых зрачков на вертикальные щелки.
Он отступил в темный угол комнаты, сдерживая рычание.
Сестренка подошла к кровати и наклонилась над Малышом, закрывая его от лунного света. Сначала она просто смотрела. Потом принялась мягко царапать его щеки шляпной булавкой, которую принесла с собой, не доходя до глаз совсем чуть-чуть. Малыш проснулся и посмотрел на нее, но не заплакал. Сестренка продолжала водить булавкой, царапая кожу все глубже. Лунный свет сверкал на украшенной самоцветным камнем булавочной головке.
Гаммич понял, что столкнулся с ужасом, против которого бесполезны обычное беганье туда-сюда, шипение и даже визг. Только магия могла справиться с этими очевидно сверхъестественными проявлениями. И у него не было времени задуматься над последствиями, какой бы ясный и горький след ни оставляли они в его недремлющем сознании.
Он прыгнул в кроватку, на другую ее сторону, не издав ни звука, и впился своими золотистыми глазами в глаза Сестренки. Затем двинулся прямо к ее злобному лицу, медленно, не спеша, используя свои уникальные знания о пространстве, чтобы проходить прямо сквозь ее руки, размахивавшие булавкой. Наконец нос котенка остановился в доле дюйма от ее носа, взгляд его не дрогнул, так что она не могла отвести глаза в сторону. И тогда он без всяких сомнений швырнул свой дух в нее, словно горсть горящих стрел, и свершил Зеркальную магию.
Залитое лунным светом ужасное кошачье лицо Сестренки стало последним, что настоящий Гаммич-котенок видел в этом мире. В следующее мгновение он почувствовал, как его обволакивает грязно-черный, ослепляющий дух Сестренки, заменивший дух самого Гаммича. И одновременно услышал крик маленькой девочки – тихий, но отчетливый: «Мама!»
Этот крик способен был поднять Кис-Кис из могилы, а тем более вырвать из сна, пусть даже глубокого, усиленного лекарством. Через мгновение она была уже в детской вместе с наступавшим ей на пятки Старым Конем и тут же взяла Сестренку на руки. Маленькая девочка все так же отчетливо повторяла волшебное слово и чудесным образом сопроводила его просьбой – которую Старый Конь тоже услышал, вне всяких сомнений: «Обними меня крепче!»
И тут Малыш наконец осмелился заплакать, привлекая внимание к царапинам на своих щеках, и Гаммича, как он и предполагал, прогнали в подвал под крики ужаса и отвращения, исходившие главным образом от Кис-Кис.
Маленький кот не придал этому особого значения. Никакой подвал, даже в десять раз темнее этого, не мог сравниться с мраком духа Сестренки, навсегда окутавшим его, скрывшим все ящики памяти и наклейки на них, безвозвратно стершим даже предвкушение первой чашки кофе и первых слов.
Последнее предвидение Гаммича, прежде чем животная темнота полностью поглотила его, было таким: дух и сознание – увы, не одно и то же, первый можно потерять или принести в жертву, но второе все еще будет обременять тебя.
Старый Конь заметил булавку (и тут же спрятал от Кис-Кис) и понял, что в этой ситуации Гаммич меньше всего подходил на роль козла отпущения. Принося жестяную миску с едой в подвал, где пребывал в изгнании маленький кот, он напускал на себя почти извиняющийся вид. Это утешало Гаммича, хотя и не сильно. В конце концов, размышлял Гаммич в своей новой манере, мрачной и сбивчивой, лучший друг кота – это его хозяин.
С той ночи Сестренка никогда больше не поворачивала назад в своем развитии. За два месяца она сделала успехи в говорении, какие обычно делают за три года. Превратилась в смышленую, проворную и веселую девочку. Хотя Сестренка никому не рассказывала об этом, залитая лунным светом детская и огромная морда Гаммича были первыми ее воспоминаниями. Все, что происходило с ней прежде, погрузилось в чернильную темноту. С Гаммичем она всегда вела себя ласково, но осторожно. И терпеть не могла игру в гляделки.
Через несколько недель Кис-Кис забыла о своих страхах, и Гаммич снова забегал по всему дому. Однако к этому времени трансформация, о которой предупреждал Старый Конь, уже произошла. Гаммич был теперь не котенком, а почти взрослым котом, но приобрел не мрачный или угрюмый, а чрезвычайно важный вид. Временами он был похож на старого пирата, размышляющего о сокровищах, которые никогда уже не откопает, и о полных приключений берегах, до которых никогда уже не доплывет. А иногда при взгляде в его желтые глаза казалось, что там все еще хранятся материалы для книги «Взгляд на жизнь через вертикальные зрачки» – по меньшей мере в трех или четырех томах, – хотя он никогда ее не напишет. Если задуматься, это было в порядке вещей, ведь Гаммич прекрасно сознавал горькую правду: он обречен быть единственным в мире котенком, который не превратился в человека.
