Так получилось, что я был знаком с сыном великого немца Карла Либкнехта — Вильгельмом, которого в семейном кругу и близкие друзья ласково назвали Хельми. Было ему тогда за 60. Он сохранил удивительную бодрость, энергию и жизнелюбие. Познакомился я с Хельми у моих близких немецких друзей. Посол об этом знал. Вызвав меня, Петр Андреевич как-то невесело произнес:
— Звонили из Москвы. Завтра в Берлин приезжает сын Карла Либкнехта на церемонию кремации родственника отца. Он жил в Западном Берлине. Там же живет и брат умершего. ЦК КПСС разрешил сыну Либкнехта попрощаться с покойным. Поэтому завтра я приму вас обоих и вы, пока Вильгельм Либкнехт будет в Западном Берлине, поопекайте его. Мало ли что может случиться. А вдруг провокация? Дело осложняется и тем, что приехавшая в Берлин совсем недавно из Москвы на постоянное жительство в ГДР дочь Вильгельма Майя тоже хочет вместе с отцом попрощаться с покойным в Западном Берлине. Родственники все же. В ЦК СЕПГ не возражают. Свяжитесь с ней и обговорите поездку в Западный Берлин. Учтите, если что-то случиться, вы отвечаете головой, — закончил посол.
— А что может случиться, Петр Андреевич? — спросил я посла. — Вильгельм не раз выезжал в ФРГ и Францию через Западный Берлин. Его дочь никогда не была на Западе, но не останется же она там, не попросит политического убежища. Это абсурд.
— Не знаю, — после небольшой паузы и глядя в окно задумчиво произнес посол. — Случись что-либо непредвиденное — отвечать будете вы.
Выйдя от посла, я по телефону договорился с Майей о встрече и скоро был у нее в маленькой однокомнатной квартире, где еще с незапамятных времен функционировало печное отопление. «Скромненько», — с самыми хорошими мыслями подумал я о внучке выдающегося немецкого коммуниста. Майя оказалась миловидной москвичкой, приехавшей в ГДР после окончания вуза. Работала инженером на одном из крупных государственных химических предприятий Берлина. Мило побеседовав, мы расстались. Через день я на своей машине с дипломатическим номером вместе с отцом и дочерью Либкнехт выехал в Западный Берлин. Их дальний родственник, брат усопшего, оказался совсем немощным стариком, проживавшим, если мне не изменяет память, в районе Вильмерсдорфа в маленьком особнячке, который даже с большой натяжкой трудно назвать виллой. Особенно приветливо и гостеприимно нас встретила гражданская жена старичка, оказавшаяся в прошлом простой рабочей, давно находившейся на пенсии. Она последние годы, и это было заметно, трогательно ухаживала за своим старичком мужем. Детей у них не было. Ничего особенного в обстановке дома я не заметил, кроме изумительной работы неизвестного художника портрета маслом второй жены Карла Либкнехта Натали. Очень красивая женщина.
Выяснилось, что сын Либкнехта никогда со стариками в Западном Берлине не встречался, но знал, что такие существуют. Знал он также, что они при нацистах осуждали отца.
Пока хозяйка угощала нас кофе, Майя неожиданно сказала, что хотела бы использовать внезапно открывшуюся перед ней возможность встретиться здесь, в Западном Берлине, со своим другом, который специально прилетел сюда для встречи с ней. Внутри у меня все похолодело. «Начинается, — подумал я. — Прав был посол. Все могло случиться. Чертовка, не сказала мне об этом дома, в нашем Берлине. Ясно, побоялась, что не разрешат выезд. А тут такой удобный предлог — смерть родственника. Что делать? Не сажать же ее в машину ине везти обратно в Демократический Берлин. А вдруг сбежит! Попросит политического убежища! И хана мне! Скандал международный! Ну почему я так думаю? Майя нормальный, воспитанный в нашей среде человек. Нельзя ей не верить! Да и как я могу ей запретить встречу, может быть, с любимым человеком. Будь что будет! Не буду создавать скандальную ситуацию». А вслух сказал:
— Майя, когда это ты успела познакомиться с ним да еще и сделаться его подругой?
[103]
— В прошлом году, на Лейпцигской ярмарке, — просто ответила Майя. — Я ему вчера позвонила. Он живет в другом городе в Западной Германии. Сказала, что буду в Западном Берлине по случаю смерти родственника, и он просил встретиться с ним здесь. Специально приедет в Берлин. Я знала время нашего нахождения в Западном Берлине, и мы договорились встретиться. Георгий Захарович, позвольте мне, я вас не подведу. Я сейчас, если вы разрешите, уеду на такси и вернусь прямо в крематорий к назначенному времени. У меня в распоряжении три часа. Я вас не подведу. Честное слово, — искренне говорила Майя.
— Конечно, конечно, Майечка, поезжай, дело молодое. Только не подведи меня, да и отца тоже. Не надо опаздывать к прощанию в крематории.
— Не волнуйтесь, Георгий Захарович, — ответила Майя. — Папа знает о наших отношениях с этим молодым человеком, и он еще вчера разрешил мне эту встречу. А вам мы не говорили, потому что вдруг бы отменили наш выезд.
Сделав всем присутствовавшим в комнате прощальный жест ручкой и благодарно посмотрев на меня, Майя оставила нас. Пообщавшись еще какое-то время со старичком хозяином и взяв с собой в машину симпатичную старушку, мы отправились в крематорий. И еще одна неожиданность. Вильгельм попросил купить ему красные гвоздики, которые он положит в гроб. Валюты у него не было, он рассчитывал на меня. Старушка же была с заранее заготовленным букетом красных гвоздик.
В крематории, как это принято у немцев, все происходило по времени с точностью до одной минуты. Из высоко расположенной ячейки холодильной камеры, где находился гроб, служащие этого заведения с помощью специального устройства-подъемника извлекли гроб и поставили его на пол. Подняли крышку, обнажив благородной внешности совершенно седого старичка. Вильгельм положил в гроб цветы и вдруг припал к груди усопшего и зарыдал. Мне кажется, это были искренние слезы. Затем он подошел ко мне и приник к моей груди.
— Георгий Захарович, посмотрите, как он похож на папу — одно лицо!
Действительно, усопший родственник был почти копией расстрелянного в 1919 году Карла Либкнехта, если бы воображение смогло состарить тогда 50-летнего революционера.
Хельми рыдал. Я успокаивал его. Всплакнула и старушка, знавшая покойного всю свою жизнь. А у меня в голове билась только одна мысль: где Майя? Церемония прощания подходила к концу. Майя была хорошо осведомлена о времени приезда в крематорий. В принципе, душа моя была спокойна. Я почему-то верил в искренность и порядочность Майи…
Она вбежала в зал крематория на последних минутах прощания. Успела! Подошла ко мне и благодарно сжала мою руку. На сердце отлегло.
— Спасибо тебе, девочка, — только и сказал я.
Завезли старушку домой и поехали к себе, в Демократический Берлин. Вильгельм попросил подъехать к парку на Маркс-Энгельс-плац. В годы жизни Карла Либкнехта эта площадь с зелеными насаждениями именовалась парком Люстгартен
[104]. Хельми с умилением долго рассказывал мне, как именно вот на этом месте его отец Карл Либкнехт приподнял его, десятилетнего мальчугана, на фундамент решетчатой ограды и он наблюдал демонстрацию революционных матросов.
