Пожалуй, никто из тех, кто ближе узнал его в личной беседе, кто восхищался его лишенным акцента немецким языком (с легким саксонским выговором), которым он овладел за 12 лет, проведенных в советском представительстве в Восточном Берлине, и кто с подозрением относился к «шпигелевскому» шпиону, не забудет этого человека. Иногда более общественно-политически активный, чем его начальник — посол, Богомолов свободно чувствовал себя как на Боннском и Кельнском карнавалах, так и на дискуссиях в кругах ХДС, в барах, студенческих пивных и на крупных серьезных мероприятиях.
Его политические противники, даже самые недоверчивые, втайне восхищались непринужденностью этого настоящего русского, хобби которого есть и останется — ловля форели и, наверное, дипломатическая ловля большой и малой рыбы.
Хладнокровно и невозмутимо, но с ощутимым внутренним волнением вступал он в принципиальные дискуссии. Журналисты никогда не забудут, как на советском приеме по случаю празднования годовщины Октябрьской революции после русского ввода войск в Чехословакию он явно потерял самообладание и мог лишь с трудом отбиваться от хлесткой критики.
На одном из мероприятий боннского отделения ХДС в зале Бетховена он дал ясно понять возмущенным слушателям, что Советский Союз был и останется впредь одной из великих держав — победительниц в последней войне и что в Москве еще не забыли эту войну.
Богомолов был единственным в боннском обществе рядовым дипломатическим сотрудником иностранного посольства, который мог позволить себе проявлять такую активность. Человек, хорошо знающий боннскую дипломатическую сцену, строил догадки, не был ли этот человек фактическим послом Москвы в Бонне.
Валентин Фалин, советский посол в Бонне, его нынешний начальник в посольстве в Роландсэке, дал сегодня в его честь прием в посольстве. «По случаю отъезда» — лаконично говорится в приглашении.
«СЕКТОР ГДР» В МЕЖДУНАРОДНОМ ОТДЕЛЕ ЦК КПСС. 1972–1983 годы
Честно говоря, я по сей день не знаю, кому я обязан своим переводом из Бонна в Москву. Этот «кто-то» снова соединил меня с ГДР. Только теперь меня направили работать в партийный аппарат. Сразу же при первых беседах на моем новом рабочем месте я познакомился со своими будущими начальниками: руководителем сектора ГДР Александром Ивановичем Мартыновым, заместителем руководителя отдела Георгием Шахназаровым и руководителем отдела и секретарем ЦК КПСС Константином Катушевым.
В течение почти 11 лет моей трудовой деятельности в аппарате ЦК мы довольно хорошо сработались друг с другом. Особенно хорошо мы работали вместе с моим непосредственным начальником — Мартыновым. Этот человек был умен, прекрасно разбирался в немецкой проблематике и свободно объяснялся по-немецки. И прежде всего он пользовался доверием как руководства ГДР, так и в среднем звене партийного аппарата. Я мог с ним открыто спорить. Он спокойно допускал это, даже когда дебаты проходили слишком шумно. Если мои аргументы и доказательства казались ему достаточно весомыми, он позволял убедить себя. Короче говоря, лучшего начальника невозможно было себе и пожелать. Однако мой тезка проявлял и такие свои качества, которые мне не нравились. Он часто вел себя нерешительно и, на мой взгляд, бывал слишком осторожен. Хотя эти черты были воспитаны за годы советской власти не только у партийных функционеров, но и у всего народа.
Катушев был человеком интеллигентным и очень считался с мнением своих сотрудников. На полях шифрованных телеграмм, которые мы ежедневно получали для ознакомления, я часто обнаруживал написанные его рукой вопросы: «Товарищ Богомолов, это так?» или «Товарищ Богомолов, пожалуйста, к этому подробный письменный отчет». Он не стеснялся показать, что многого не знает и многое хочет узнать. Такая откровенность была необычной. Этот человек был мудрым и обладал мужеством.
Мне очень нравилась моя работа в секторе ГДР. Она доставляла мне больше удовлетворения, чем работа в МИДе. В секторе было меньше текучки и больше времени для глубокого обдумывания. Преимущественно мы имели дело с принципиальными проблемами внутреннего развития ГДР. Наши бумаги направлялись прямо начальнику отдела, курирующему этот вопрос секретарю ЦК, а от него в секретариат генерального секретаря. При окончательном редактировании этих материалов я нередко имел дело с помощниками генерального секретаря. В отличие от Третьего европейского отдела МИД, сектор ГДР аппарата ЦК получал информацию о развитии ГДР по своим каналам, без помощи Министерства иностранных дел. Но при подготовке важных документов мы часто работали вместе. Информацией нас снабжали некоторые члены Политбюро ЦК СЕПГ, прежде всего Вилли Штоф, Вернер Кроликовский, Вернер Ламберц и Эрих Мильке, но также и другие члены партаппарата, такие как Пауль Марковский — руководящий партийный работник, заведующий отделом международных связей ЦК. Мильке передавал информацию через своих советских коллег по профессии. При пребывании того или иного товарища в Москве мне обычно поручалось встречаться с ними. То, что они рассказывали, было всегда обстоятельным и достаточно личным, так что мы могли составить себе многостороннюю картину.
Начало моей новой работы почти точно совпало с радикальным событием в ГДР — уходом Ульбрихта с поста первого секретаря ЦК СЕПГ в мае 1971 года. Летом 1973 года Ульбрихт умер. В развитии Восточной Германии начался новый этап. В социалистической ГДР дела шли все хуже и хуже. Для нас не было секретом, что Ульбрихт видел в Хонеккере своего будущего преемника. Он давал возможность Хонеккеру накапливать политический опыт в различных областях. Однако, как только произошла смена руководителя, ученик проявил неблагодарность.
В 1970-е годы стало правилом, что руководитель СЕПГ приезжал летом примерно на три дня в Крым, чтобы посовещаться с Брежневым. Переговоры проходили поочередно то в резиденции Хонеккера, то в резиденции Брежнева. При приездах партийноправительственных делегаций переговоры проходили в Москве, беседы же в Крыму продолжались, как правило, с 18 до 21 часа. Других членов Политбюро СЕПГ Брежнев принимал в Москве. Записи, которые я готовил ночами после переговоров в Крыму, занимали обычно 20–25 машинописных страниц. Утром Анатолий Блатов, помощник Брежнева, вносил в них краткие правки. Подписанные мною стенограммы представляли важную рабочую основу для моих начальников.
Сегодня невозможно пересказать все, что тогда обсуждалось. Однако я со всей уверенностью могу утверждать, что руководству ГДР ни разу не было сказано что-либо, что могло бы оскорбить национальное самосознание народа ГДР или его руководителей. Я убежден, что эти записи, безусловно, должны быть обнародованы. Это не противоречило бы интересам России. Историки всего мира были бы благодарны нашему Министерству иностранных дел.
НА ИДЕОЛОГИЧЕСКОМ УЧАСТКЕ ФРОНТА. 1960-1970-е годы
В беседе между Хрущёвым и Ульбрихтом в советском посольстве в Берлине первый секретарь ЦК СЕПГ однажды пожаловался на сильное влияние средств массовой информации из Западной Германии. Он сжал для наглядности свою руку в кулак и поднес несколько раз ко лбу. «И это происходит повседневно, — подчеркнул он, — днем и ночью».
