Потом была война… Она обрушилась на нашу семью в августе 1942 года. Мы жили в поселке Красноармейск, южной части Сталинграда, где отец работал на заводе № 264 «Судоверфь», производство которого было перепрофилировано на выпуск в основном танковой продукции. В конце лета 1941 года выселяли немцев Поволжья. В Сарепте, рядом с поселком Красноармейск, была большая немецкая колония, появившаяся на этих землях в XVIII веке. Именно здесь, впервые, немецкие колонисты начали производить знаменитую русскую горчицу, завезя эту культуру из Германии. К нам в дом приходила пожилая немка-молочница, снабжавшая нас великолепными молочными продуктами. Мама рассказывала, как эта немка незадолго до своего исчезновения уговаривала ее никуда из Сталинграда не уезжать, так как скоро сюда придут немецкие войска и всем будет хорошо жить вместе с культурной немецкой нацией. Она показывала маме фотографию племянника в форме офицера вермахта. В это время уже шли бои в глубине России, немцы рвались к Москве, подошли к Ленинграду, началось сражение за Киев. Мама выставила немку и просила больше к нам в дом не приходить. Тогда же мы с мальчишками нашли на чердаке исправную немецкую рацию, ракетницу с запасом ракет и несколько немецких, явно сигнальных, карманных фонарей. Все это было тщательно замаскировано в одном из чердачных углов. Находку сдали в милицию. Очень гордились. 8 августа 1942 года был первый воздушный налет на наш район. Воскресный базарный день. Полный рынок народа. Много убитых. Отец пришел весь залитый кровью. Чужой. Он был в толпе, когда стали рваться первые бомбы. Осколочные. Упавшие на него люди были убиты… Четко запомнил в тот же день летевшие вдоль завода над волжским затоном совсем низко немецкие самолеты и бешеную стрельбу по ним девушек-зенитчиц из 37 мм зенитных автоматов, установленных на крышах заводских цехов. Первые воздушные бои над нами. Наш завод немцы бомбили, но как-то мало попадали. Когда в конце августа 1942 года огромная волна немецких самолетов накрыла город, наш завод почти не подвергся бомбежке. Позже говорили, что немцы якобы планировали использовать его в будущем в качестве ремонтной базы. В своей победе они не сомневались…
Нам удалось вовремя перебраться за Волгу… Разрушаемый беспрерывными бомбовыми ударами с воздуха, горящий Сталинград яростно защищался. Закрывающее солнце черное облако горящей нефтебазы. Беспрерывная круговерть воздушных боев наших истребителей с немецкими самолетами, пытавшимися уничтожить переправу. Иногда им это удавалось, но ее тут же восстанавливали. Моста через Волгу в районе города не было.
Самое страшное ожидало нас впереди в 80 километрах от Сталинграда на железнодорожной станции Джаныбек, что на границе с Казахстаном. Голая степь, беспрерывно контролируемая немецкой авиацией. Через несколько дней нашего пребывания там немцы полностью уничтожили саму станцию, почти весь поселок, сожгли элеватор и несколько стоявших на железнодорожных путях военных эшелонов с людьми и техникой, в том числе с эвакуированными из Сталинграда детьми, эшелон с которыми стоял рядом с цистернами с горючим. Огромные огненные шары от взрывов цистерн вначале взмывали вверх, а затем пламя накрывало землю…
Потом огромными арбами, предназначенными для перевозки сена и запряженными верблюдами, вывозили для безымянного погребения обугленные детские трупики с торчащими в разные стороны ручками-ножками… Живых там никого не осталось. Часть военных успела отбежать в степь. Бомбардировщики сделали несколько заходов. Рев моторов и трескотня пулеметов рвали барабанные перепонки. Самолеты делали развороты как раз над нами…
Мы ночевали в большом деревянном брошенном хозяевами доме, который стоял на отшибе в двух километрах от станции. Были в доме, когда начался массированный налет. Возле дома, когда кончился этот ад и стало тихо, насчитали совсем рядом семь бомбовых воронок. Стоявшие у дома лошадь, корова и наша «живая» игрушка — маленький щенок — были убиты. Дом был изрешечен осколками и полуразрушен. В ту ночь мы, четверо подростков и наши матери, выкопали недалеко от дома, где был колодец, траншею и укрылись в ней, замаскировав себя сверху самодельной веревочной сеткой с ввязанными в нее пучками полыни. В оставшихся вокруг станции нескольких саманных
[6] домиках продолжали жить люди. Там у кого-то была русская печь, где мама пыталась выпечь хлеб. Очередной налет выгнал нас на улицу. Мы упали рядышком под таким же саманным забором. Поднятая взрывами бомб пыль превратила яркий солнечный день в ночь. Осколок разорвавшейся недалеко бомбы пробил маме икру. Лечилась с помощью выпрошенной у военного фельдшера, делавшего ей перевязку, какой-то черного цвета и со жгуче-дегтярным запахом мази. Если в Сталинграде нас защищали военные, даже одно их присутствие вносило спокойствие, стреляли зенитки, сражались наши самолеты, то здесь, в глухой степи, в небе безраздельно господствовали немцы, атакуя любое появление жизни на земле. Даже скотину в степи убивали.
Теперь маршевые войска разгружались где-то далеко от нашей полностью выведенной из строя железнодорожной станции и прилегавших к ней путей. Колонны войск появлялись у нас с наступлением ночи, преодолев, наверное, приличное расстояние. Они безостановочно двигались, наполняя степь приглушенным землей шумом тяжелой обуви, тихим позвякиванием оружия. Шагали молча, никто, даже командиры, не курил, соблюдая светомаскировку. Хорошо было слышно фырканье лошадей, тянувших орудия и повозки к ним. Танков и тягачей, автомашин мы здесь не наблюдали. До этого ночного перемещения войск, когда солнце только-только касалось горизонта и было еще хорошо видно, степь также постоянно наполнялась медленно бредущими мимо нас сотнями людей. Их было, наверное, больше, но их поглощало степное пространство. Это шли ходячие и легко раненные. В наступающих сумерках они выделялись белыми повязками бинтов на головах и руках. Все наши запасы питьевой воды, а наш колодец больше 10–12 ведер не «выдавал», мы отдавали этим с трудом передвигавшимся в сторону Казахстана раненым. При бывших хозяевах эту солоноватую на вкус от обилия в этих краях солончаков воду использовали для бытовых нужд и давали скотине. Сами же употребляли чистую питьевую воду, получаемую из водонапорной башни, наполнявшейся из артезианской скважины. Эти сооружения были уничтожены немцами с воздуха. Особенно было тяжело смотреть на «челюстников». Головы их вместе с лицом были покрыты сплошным слоем бинтов. Виднелись только глаза. От них шел тяжелый запах гниения человеческой плоти. Говорить они не могли. На груди у каждого на шпагатном шнурке висели одинаковые куски картона с надписью химическим карандашом: «Дайте воды. Пить хочу, умираю». Все они получали у нас нужное им количество воды. Они доставали из карманов шинели или брюк фаянсовую, стеклянную или металлическую плошку, иногда кружку со вставленной в нее резиновой трубочкой, крошили туда хлеб, наливали воду, а другой конец трубочки вставляли в нащупываемую ими в бинтах щель, и хлебная кашица поступала таким образом куда-то в рот. Наверное, это были такие «челюстники», у которых сохранилась глотательная функция…
Тяжелый крестьянский труд в колхозе имени Будённого. Получал как колхозник трудодни. Ездовым на косарке — коренная лошадь и два верблюда заменяли трактор — косил хлеб. С утра до захода солнца в безостановочном беге, изматывая до предела старую, не попавшую в армию лошадь, отвозил на движке
[7] выбрасываемую комбайном мякину в сторону, где ловкие женщины скирдовали ее. Дважды со стариком-колхозником, инвалидом Первой мировой, доставляли в прифронтовую полосу, в Дубовку, что выше Сталинграда по Волге, пшеницу для помола и выпечки хлеба фронту. В Дубовке круглосуточно действовала большая деревянная мельница, которую почему-то немцы не сожгли и не разбомбили. Позже кто-то мне рассказывал, что уверенная в победе 6-я армия Паулюса планировала сохранить эту мельницу для своих нужд после поражения Красной армии на Волге.
