Торопились с сестрой поскорее записаться в школу. В годы войны школьникам в середине учебного дня выдавали бесплатно кусочек хлеба. Иногда с соевой конфеткой. Или тарелку жидкого супа. Или маленькую булочку. Мизерная порция мгновенно проглатывалась. Многие местные ребята отдавали нам, пришлым, свою дозу. Мы были благодарны.
Ранней весной 1943 года мы возвратились в Сталинград. В марте я стал комсомольцем, в апреле начал работать на нашем заводе № 264 разнорабочим, а затем учеником шофера в гараже. Но в основном мы занимались ремонтом автомашин, помогая старшим. Главной же нашей работой была перекачка горючего — бензина или солярки с переоборудованных под танкеры барж на высокий заводской берег. Мы, подростки, становились по четыре человека с двух сторон большого ручного насоса и, сменяясь каждые 15 минут с обязательным отдыхом, беспрерывно качали топливо, пока нас к вечеру не сменяла ночная смена из взрослых рабочих или пленных немцев. Особенно почетной для себя мы считали работу по подготовке танков для капитального ремонта. Эти подбитые или сожженные танки привозили с полей Сталинградской битвы наши заводские полевые ремонтные бригады — ПРБ. Специальными металлическими крючьями, скребками и щетками мы очищали внутренний корпус от грязи. Иногда попадались и обуглившиеся останки экипажа. Ветошью с керосином прочищали все уголочки. Покраску производили другие бригады…
Мы часто пересекались с работавшими на заводе пленными немцами, лагерь которых находился на холмах за поселком. Это были в основном молодые солдаты из 6-й армии Паулюса. Тех, кто работал на заводе, кормили по полной рабочей норме. Если они ее вырабатывали. Что касается тех нескольких немецких инженеров и техников-специалистов, то я сам неоднократно наблюдал за их обедом. Они ели консервированную американскую колбасу из ленд-лиза. Такой приличный кусок. Истощенных и падающих от голода немецких пленных я не видел. А вот гоняющих футбольный мяч на плацу за колючей проволокой видел собственными глазами в 1944 году. От отца моего сталинградского друга Игоря Вознесенского, в ту пору бывшего начальником госпиталя в нашем поселке, слыхал, что они всегда находили место для сложных операций пленным немцам. Правда, речь шла об офицерах. Мы, мальчишки, часто меняли у немцев на хлеб зажигалки, часы, карманные ножики, бритвенные лезвия, губные гармошки и другую интересную для нас мелочь. Это считалось обычным делом. Многие из немцев обращались к нам с необычной просьбой: взять у них домашний адрес родственников в Германии и после конца войны отправить письмо, что они живы. Я даже запомнил города — Берлин, Дрезден, Кельн и Гамбург… Я был свидетелем двух побегов немцев из лагеря. Может быть, их было и больше. Беглецы планировали незаметно пробраться на плывущие до Астрахани по Волге баржи, а там попытаться перейти советско-турецкую границу. Их поймали. Одного убили случайно, обнаружив спрятавшимся в бочке в подвале нашего дома. Наш офицер увидел в бочке белое пятно — лицо спрятавшегося немца и от неожиданности выстрелил.
По воскресным дням мы на товарняках обязательно ездили в Сталинград. Каждый раз поднимались на Мамаев курган. Обшаривали все еще не разобранные блиндажи, подвалы. У каждого из нас были целые наборы немецких солдатских книжек (Soldbuch), знаков различия, военных эмблем, наград в виде железных крестов и прочей военной всячины. И конечно же оружия. Разного. Настрелялись вдоволь. Гранатами глушили рыбу в затоне и на озерах за Волгой. Долго хранился у меня как память найденный в одном из подвалов фотоальбом с фотографиями улыбающихся врагов в Париже, Варшаве, советских городах. Тут же семейные фотографии среди веселых и радостных молодых женщин и детей. Из сундучка, где лежал альбом, я извлек еще и дневник его хозяина-офицера с записями готикой. В те годы я мог разобрать только даты. Некоторую часть своего «хозяйства» я привез в Киев и, когда учился в университете, дал на время для работы над диссертацией одному инвалиду войны, потерявшему зрение в Сталинграде. Так все это у него и осталось. Мы часто находили в развалинах документы — красноармейские книжки, комсомольские билеты. А однажды нам попался и партийный билет. Все это мы сдавали в военкомат.
24 июня 1944 года мама принесла в этот мир еще одного члена семьи. Родился сталинградец — мой младший брат Митя. Конечно, любимый, потому что младший. Со временем он стал известным кинооператором. Живет и трудится в Киеве. Мы с Инессой его всегда воспринимали как маленькое любимое чудо, возникшее в нашей жизни в тяжелую военную пору.
Из-за тяжелой малярии у моей сестры Инессы отец по настоятельной рекомендации врачей был вынужден перевестись на Украину. Так мы очутились в Киеве. Шел 1944 год. Пройдя строгую медицинскую комиссию, я был принят в Киевскую спецшколу ВВС. Эти подготовительные военные заведения для подростков давали хорошую общеобразовательную, военную и физическую подготовку. Прививали воспитанникам настоящую «военную косточку». Я настолько изматывал себя спортом, что «перекачался» и заработал неприятности с сердцем и начальную гипертонию, хотя сам этого не замечал. Отказ от приема меня в летно-подъемное училище был подобен жизненной катастрофе. Карьера военного летчика оказалась не для меня. Уже в студенческие годы любовь к небу все же привела меня в киевский аэроклуб. Строгая медицинская комиссия на сей раз не нашла во мне никаких изъянов.
После окончания университета с радостью принял предложение работать в системе госбезопасности Украины. Мне повезло. Я попал на интереснейший участок работы. Воспоминания тех лет нашли отражения в моих книгах «Операция Рейд, или История одной любви» (М.: Детектив-Пресс, 2007) и «Большая охота. Борьба с вооруженным подпольем ОУН в Западной Украине»(М.: Печатные традиции, 2008, 2-е и доп. изд.).
Мой отец, вступивший в партию большевиков в годы Гражданской войны, был убежденным коммунистом, честным, принципиальным и скромным человеком. Вся его жизнь была подчинена интересам партии. В начале 1920-х годов возглавлял все кустарное кружевное производство Северного Урала. Знаменитые вологодские кружева. В доме — ни кружевнинки. Вся продукция шла на экспорт. Страна нуждалась в валюте. Родина отца — Ижевск. Его предки появились здесь в 1760 году, когда первые приписные крестьяне были пригнаны на реку Иж с берегов волжского притока Камы, чтобы создать железоделательный завод — основу оружейного производства. Они копали котлован и строили плотину, чтобы перегородить огромный пруд, заставить воду работать на механизмы завода. По линии отца все мои деды-прадеды были сталеварами и оружейниками. А предки по линии моей бабушки — Склюевой Екатерины Лукиничны — считались одними из лучших пистолетных мастеров. Моя мама тоже была «уралочка», родом из Воткинска. Старшая сестра Инесса родилась в Вологде, а я в Свердловске, откуда семи месяцев от роду меня перевезли в Ижевск. Неполных шести лет, я впервые узнал вкус южных фруктов — отца перевели в Дагестан, на знаменитый тогда военный завод «Двигательстрой» под Махачкалой.
Мне казалось, что я опосредованно был давно связан с Германией. В доме всегда велись разговоры о борющейся против нацизма Коммунистической партии Германии, о томящемся в тюрьме лидере КПГ Эрнсте Тельмане. Отец даже какое-то время брил голову «под Тельмана». Часто говорили о сражавшихся в республиканской Испании интербригадах, где более всего было немецких коммунистов. В доме звучали революционные песни тех лет. Я их помню и по сей день. Старшая сестра носила имя революционерки Инессы Арманд. Отец читал переводные книги писателя-коммуниста Фридриха Вольфа. Всей семьей мы по нескольку раз смотрели кинофильмы «Болотные солдаты», «Семья Оппенгейм», «Профессор Мамлок». В доме были книги немецкого прогрессивного писателя-драматурга Гергардта Гауптмана, имя которого так почиталось родителями, что чуть не закрепилось за мной.
