Но все это будет потом, а сейчас шел 1958 год и перед небольшой, в 40 человек, аудиторией стоял статный спортивного склада человек, с темно-каштановыми волнистыми волосами, тронутыми сединой, с добрым приветливым лицом, в котором, впрочем, четко проступали воля и жесткость. Его глаза пытливо и очень быстро, как бы прощупывая, окинули зал, и мне показалось, что он всех нас мгновенно сфотографировал.
«Ну что же рассказать вам о Германии (при этом он так и сказал — «о Германии», как бы не разделяя Германию на ГДР и ФРГ), где вам скоро придется работать? — и после краткой паузы: — Даже не знаю, с чего начать». Снова пауза, пытливый, быстрый взгляд — выстрел в аудиторию: «Мне говорили, вы хорошо учились, успешно закончили языковый курс, хорошо знаете Германию. Так вот, я вам скажу, что Германию, как и немцев, вы узнаете намного позже, поработав не один месяц, а может быть, и годы, там, в Германии. Вам сейчас за эти два года учебы дали хоть и хорошие, но самые общие представления о стране и нации, где, между прочим, живут только немцы, если не считать обособленной и практически изолированной группы в несколько десятков тысяч немецких сорбов. Все крайне нужное и важное для разведки и успешной работы в этом регионе Европы вы познаете в практической работе». И он сразу же перешел к разговору-беседе, как-будто говорил не с группой, а с отдельным человеком, моментально завладев вниманием каждого.
«До встречи в Берлине, — сказал на прощание Коротков и, многозначительно улыбнувшись, добавил: — Пока у вас еще есть четыре месяца языковой практики в стране, где вы будете жить в немецких семьях, подчиняясь их распорядку, впитывая в себя их нравы и обычаи, не теряйте даром времени, используйте каждую минуту, станьте хоть немножко немцами. И не забывайте — хороший немецкий язык — это ваш успех в работе, это самое главное оружие разведчика. Не жалейте выданных для практики денег, оденьтесь в немецкую одежду — костюмы, белье, обувь; ходите в немецкие кафе, закусочные, кино, театры, музеи. Как можно больше впитывайте в себя все немецкое».
Незаметно пролетел час, и, уже расставшись с ним и обсуждая беседу, мы почувствовали, что перед нами был человек громадной интеллектуальной и психологической мощи, и не просто знаток Германии и немца как такового, а образованнейший германист, блестяще знающий эту страну и ее жителей. Неслучайно так многозначительно улыбнулся на прощание генерал. Позже полковник Василий Васильевич Донцов, наш «дядька» — куратор и начальник курса, рассказывал мне, как генерал отбирал для работы в Германии слушателей немецкого курса. Прежде всего по знанию немецкого языка. Рекомендуя на работу в Германии кого-то из заслуженных по работе в прошлом в территориальных органах, полковник Донцов подчеркивал хорошие деловые качества, фронтовые заслуги, наличие орденов, отличные оценки по марксистско-ленинской философии, на что Коротков спрашивал, и это был первый и в некоторых случаях последний вопрос: «А как у него с языком?» И если Донцов говорил, что как-то не очень, «тройка», но оперработник хороший, генерал коротко говорил: «Мне нужны люди прежде всего с хорошим немецким языком, а что касается марксистско-ленинской философии, истории КПСС и оперативных дисциплин, то это, само собой разумеется, должно быть при отличном немецком».
Беспредельно преданный коммунистическим идеалам, своему Отечеству, что он неоднократно доказывал конкретными делами и рискуя жизнью, Коротков из личного опыта знал, что отличный иностранный язык является основной базой успешной работы разведчика не только с нелегальных, но и с легальных позиций, ну а что касается марксистско-ленинской философии, то генерал наверняка не сомневался в нашей преданности своей Отчизне. Доказывать же противнику превосходство наших марксистских философских взглядов над их буржуазной теорией вряд ли было возможно при плохом знании немецкого. Я хочу сказать, что он не боялся так ставить этот вопрос. Сейчас, с позиций сегодняшнего дня, это звучит понятно, а тогда, в 1958 году, марксизм-ленинизм был альфой и омегой всего и вся.
Вскоре мы выехали на языковую практику в Берлин, где нас поселили в «проверенных» немецких семьях под разными «гражданскими» легендами, а группу наиболее сильных в языке после трех месяцев проживания в немецких семьях направили на месяц в молодежный лагерь Союза свободной немецкой молодежи (немецкий комсомол) на остров Рюген, что на севере Германии. В конце практики все мы прошли беседу в кабинете генерала в Берлине. Встреча с каждым из нас проходила весьма своеобразно и была стремительно короткой, 7-15 минут. Кивнув головой и пожав руку, указывал на стул и сразу же клал на стол западную газету, «Die Welt» или «Tagesspiegel». «Не надо переводить содержание. Прочти и переведи все имеющиеся в статье слова», — говорил генерал. Внимательно слушал, иногда поправлял. Наверное, у него был свой взгляд на оценку языковых знаний. Некоторых спрашивал о прежнем месте работы, о впечатлениях по Германии. Из нашего курса он отсеял четверых. И что интересно — вся четверка прилично знала немецкий. Как мне стало известно позже, один из них в начале беседы не смотрел в глаза генералу и вел себя застенчиво. Кстати, это был один из лучших по языковой подготовке слушателей, но говоривший по-немецки такой скороговоркой и так невнятно, что генерал сказал ему при этом очень по-товарищески: «Знаешь, Виктор, я тебя порекомендую на работу по немецкой линии во Втором главке, а тебя здесь немцы не поймут». При этом Александр Михайлович смог так расположить к себе этого, в общем-то, симпатичного парня, что у того не осталось никакой обиды на случившееся. Генерал дал этому оперработнику при устройстве его на работу соответствующую хорошую характеристику, которую тот объективно заслуживал, сохранив его таким образом и для работы по немецкой линии, и для дальнейшей перспективы, — отработав много лет по немецкой линии, полковник Г. перешел на преподавательскую работу в одно из учебных заведений КГБ, став доктором исторических наук, профессором. Двое «отличились» тем, что не выполнили в нужном объеме все те требования к прохождению практики, о которых еще в Москве говорил нам генерал, — не посещали театров, музеев, кафе, не приобрели нужную по совету генерала экипировку из вещей немецкого производства, но каждый из них увез в Москву по два объемных чемодана немецкого «барахла». А государственных денег на эту языковую практику с целью совершенствования языка, познания немецких нравов и обычаев нам выделили весьма прилично. И последнего, четвертого, он забраковал по неподходящей для работы по немецкой линии внешности: «Ну, брат, тебе с таким лицом, а ты красивый мужик, нельзя работать в Германии, очень уж ты похож на выходца с Востока». Действительно, этот красивый парень был похож на монгола. По личному звонку генерала в Москву этот оперработник получил хорошее назначение на работу в Союзе.
Как он вычислил, по его мнению, не подходящих для работы за границей ребят — осталось для нас загадкой. А «вычислил» он, по его мнению, непригодных для работы в разведке за границей, будучи великолепным психологом. Это, как говорится, от Бога. Он обладал умением не только расположить к себе человека, но так повернуть дело, что ты становился активным собеседником, а он все больше втягивал тебя в разговор, навязывал своеобразный диспут, и ты уже не чувствовал, что перед тобой один из руководителей разведки, легендарная личность.
